Бестолковый, конечно, здесь монастырь. Как, собственно, наверное, любой женский монастырь. Ясности нет и порядка, системы, слишком много эмоций. А мужчины-священники слабы. И в этом монастыре, Свято-Троицком Серафимо-Дивеевском женском монастыре, мне совсем не хочется работать паломником.
Нелепая картина: идет сестра в черном, следом два мужика тащат бадью с дерьмом. Смешная картинка.
Расплата за ехидство наступила почти мгновенно. Голова разболелась тут же в столовой, куда мы отправились вместо храма.
В местной столовой на протяжении нескольких лет неизменный ассортимент и неизменные цены, неизменные пьянчуги, неизменный запах, неизменные лебеди на стенах, алюминиевые ложки и крупная соль в белых солонках. И эта жизнь из параллельной реальности.
А прав ли я? Или это и есть одна единственная реальность, в которой место и этой столовой и батюшке Серафиму, и Богородице.
Голова болит все сильнее. Мир мутнеет и расплывается. Каждое слово и движение причиняют боль, переворачивающую сознание. Я понимал, что это не головная боль – это внутренняя, невероятной интенсивности работа по возгонке духа и души на новые высоты, ради чего, собственно, я и приехал к батюшке Серафиму. От боли плавится мозг, и кажется даже мягче становится черепная коробка, ткни пальцем, продавится.
Одновременно крепнет внутреннее чувство, укрепляется ощущение, что эта боль – это всего только первая, начальная реакция на проникновение в меня не только окружающих меня слов, слез, просьб, молитв, восторгов, терзаний и тонких ощущений, но и веток деревьев, камней, травы, листьев, песка, земли; то есть, всего окружающего меня мира, который здесь давно, со времен батюшки Серафима прекратил раздельное и чужеродное по отношению друг к другу существование отдельных его частей, и стал единым целым, одухотворенным Духом Святым и Богородицей.
Ощущение единства и связности усилилось и превратилось в решительную доминанту, когда мы приехали к камушку Серафима, что у лесозавода, подле деревни Кошелево. Камушек этот – отколок от неба.
«Отколки», – так сказала юродствующая старушка, вышедшая к нам из леса: «От этого камушка батюшка Серафим носил в котомке, дабы смирять плоть».
Монахи для смирения плоти чего только не делали, кто-то даже закапывал крайнюю плоть в землю, и ждал утешения. А батюшка носил на себе здоровенные каменные отколки.
Возле камушка нам встретились две старушки.
Первая сидела у края дороги с корзиной рыжиков. Сидела на корточках, уткнув лицо в колени.
