Однако «всем стоять» было некому. На стенах вдоль коридора пылились мрачные, в манере конца века эдак восемнадцатого, облаченные в основательные рамы картины. На ближайшем полотне по снегу за каретой гнались волки, и у одного из волков было человеческое лицо. Причем, очень похожее на физиономию Валеры. Мебель также была под стать, словно с антикварного аукциона, пузатая, древняя, дряхлая, в трещинах, щербинах и царапинах. На следующей картине Иван Грозный посохом наносил телесные повреждения сыну, причем, если сбрить Грозному бороду, он стал бы один в один Валериком.
У зеркала на кривоногой тумбе, начхав на старающуюся люстру, в три свечи пылал бронзовый канделябр. Языки свечей трепыхались на невесть откуда берущемся сквозняке, будто блесна. И из-за этих трех огоньков очень трудно было разглядеть еще что-нибудь отражающееся в зеркале.
Максим, задержав дыхание, словно это могло помешать двери заскрипеть, плотно ее притворил и двинулся направо. Медленно, будто по песку на коньках, миновал третью картину. Сюжет – «Возвращение блудного сына». Только на этой версии приникший к ногам папаши сынок, свободной рукой тайком вынимал из-за голенища ножик. А рожа опять совпадала с портретом Валерия.
Не успел Храпунов сделать и пяти крадущихся шажков, как внимание привлек подозрительный звук за спиной. Вроде кто-то кого-то в чем-то убеждает, долго и нудно. И тогда разжалованный исаявец повернул назад – не посчитал разумным оставлять в тылу таинственного зануду. Показалось, что на «Возвращении...» ножик из-за голенища вытянут дальше, чем при первом знакомстве. Но не это сейчас занимало Максима.
Ствол Максим держал в вытянутой руке, готовый нашпиговать свинцом любого, кто преградит дорогу. Однако коридор не дал Храпунову и шанса стать героем. Коридор свернул на щедро залитую светом кухню, где у плиты, поглядывая в экран вещающего телевизора, с прилежностью обретшей мужчину женщины хлопотала сестра Алина...
Через двадцать минут, когда вернулся Валера, и заговорщики присели за стол, Максим впервые за сутки открыто засмеялся. Он испытывал облегчение, словно нашел под диваном шуруп, про который все думали, что его проглотил ребенок:
– А я уж решил, что ты меня сдал! – потянулся Храпунов за принесенным Валерой и, к сожалению нетонко (предпочитал, чтобы чуть ли не прозрачно) нарезанным сыром, – Дескать, Богдухана раскололи, а дальше ты надумал справиться в одиночку. Меня сдал, а сам смылся!
