Встал Серега со скамейки. Навернул пару кругов по двору.
К Валерке бы зайти. Но, как специально, завязал тот на днях с выпивкой. И теперь охраняет его мать от дружков. Пойди докажи ей, что ты без бутылки зашел, так о мирном сосуществовании поболтать. Такой хай подымет.
Можно и к Сане дернуться. Жена его в больнице. То ли рожает, то ли наоборот. Но ведь дрыхнет, точно, Саня после ночной смены, звонком не добудишься. А начнешь к нему ломиться, опять же соседи…
Пробежался Серега взглядом по окнам. Попытался еще кого подходящего припомнить. Но увидел лишь мелькнувшую на лестнице милицейскую фуражку:
– Участковый-собака спускается…
Ломанулся Серега со двора. Перебежал улицу, еще одну, нырнул в парк, свернул на боковую аллею.
Аллея была пуста. Народ весь забился под крыши своих контор, заводов, институтов. Одному Сереге приткнуться некуда.
Конечно, можно было к матери на другой конец города махануть. Пожрать. Заночевать. Денег выпросить сколько даст. Но там ведь у нее отчим проживает. Здоровенный.
Серега вздохнул и почесал вспомнившую последнее свидание с отчимом скулу:
– Пидарас…
Не успел Серега сплюнуть, как из-за поворота навстречу ему вынырнул мужичок в костюме и в галстуке. В одной руке его были цветы, в другой – коробка с тортом.
Мужичок торопливо семенил, чему-то улыбался и в упор не замечал расходящегося с ним Серегу.
– Пидарас, – повторил Серега.
И врезал мужичку в скулу.
Жорик был хиловат, и пацаны во дворе его частенько поколачивали. А когда им было лень дать ему пинка или подзатыльника, то просто плевались, метя в голову:
– Сопля. Чмо вонючее…
И некому было вступиться за Жорика. Не имел он ни брата, ни даже и сестры. Был единственным ребенком родителей, которые в дела его дворовые не встревали. Что они могли сделать: мать – больная женщина, только и вздыхающая день и ночь на своей кровати; отец – тихий пьяница, прошмыгивающий через двор утром на работу, вечером – с работы.
Не на кого было рассчитывать Жорику. И он смиренно сносил издевательства и побои. И не оставлял надежды как-нибудь извернуться, до чего-нибудь допереть своей головенкой. Часами глядел из окна на курящих во дворе пацанов и думал, думал, думал. И придумал, наконец. В один из дней, выждав, когда самый уважаемый пацан – Серега Баранов останется у скамейки один, Жорик рванул к нему:
– Сережа…
Тот даже не понял, что это обращаются к нему. Все и всегда его звали исключительно Бараном.
– Сережа, – повторил Жорик.
