– Я не дам больше ни гроша. Я отдала вам все: столовое серебро, кружева, кулон, бриллиантовые серьги. Больше ни карата. Хорошо, ну, вы высадите меня в прошлое, а в чем я там буду ходить: в своей собственной коже?
– Пусти бабу в рай, так она с собой и корову. Да поймите вы, сударыня, что стоит лишь на десяток вспятевых годов, и вам возвратят все ваши…
– А там, – врезался в генеральский бас голос путейца, – капитализировать недвижимое, деньги за границу и самому вслед. И оттуда, знаете, сквозь «Матэ-ны» и «Таймсы», всю эту распроархиреволюцию спокойненько в бинокль; как это у Лукреция Кара: «Сладко, сидя на бреге, гибель другого в бурных волнах наблюдать».
В конце концов строптивого пайщика удалось уговорить.
– Ну, хорошо. Но только одно условие: я первая.
– Почему?
– Очень просто: мое прошлое дает мне право…
– Если уже так, – зашевелился в углу лысый человек с глазами, запрятанными под синие стекла, – если уж на то пошло, мое прошлое попрошлее.
Реплика скрестилась с репликой. Но в это время Штерер резко отодвинул стул и распрямился. Спор смолк. Штерер вышагнул в переднюю, ища в темноте выходной двери. Но вокруг него уже суетился путеец, приникая к локтю и вшептываясь в уши изъясняюще-извиняющимися словами. Они спустились вместе по узкой лестнице. Вопросов было больше, чем ступенек. Ответов не следовало. И, только стоя на последней ступеньке, с рукой, охваченной двумя потными ладонями, Штерер наконец сказал:
– Все равно.
Ладони выпустили руку.
Очутившись на вечерней панели, Штерер вздохнул до самых глубоких альвеол и запрокинул голову: тысячи прищуренных изумрудных зрачков внимательно всматривались в землю.
Жизни – вписанная в квадрат, что на Зачатьевском, и вкруг квадрата описанных – никак не пересекали друг друга. Единственное, что отметили застенные соседи, это превращение звука шагов в черте квадрата в какие-то другие, более тихие и приглушенные шумы; если присоединить к этому непериодические посещения какого-то человека с шеей в канте, с пакетами под локтями, обычно спешно провалившегося внутрь квадрата, то это и все, что могли бы вытряхнуть из своих памятей, даже при самых сильных ударах по памятям, обитатели квартиры на четвертом этаже.
Впрочем, памятям было и не до того: они, препираясь с анкетами, раскладывали по коробам – от 1905-го по 1914-й, с 1914-го по 1917-й, с 1917-го по, и опять от и по – всю, легко ли сказать, жизнь; в памяти наспех забывали, переучивали свое прошлое и затверживали по свежим номерам газет настоящее.
