Но, ожидая удара в спину, Ленин сам готовился нанести удар в грудь. Пока он, между чтением газет и писанием инструктивных писем, приводил в порядок полученную наконец из Стокгольма драгоценную тетрадь, жизнь не стояла на месте. Близился час, когда вопрос о государстве предстояло решать практически.
Из Швейцарии, сейчас же после низвержения монархии, Ленин писал: «…мы не бланкисты, не сторонники захвата власти меньшинством…» Эту же мысль он развивал по приезде в Россию: «Мы сейчас в меньшинстве, – массы нам пока не верят. Мы сумеем ждать… Они хлынут в нашу сторону, и, учитывая соотношение сил, мы тогда скажем: наше время пришло». Вопрос о завоевании власти стоял в эти первые месяцы как вопрос о завоевании большинства в советах.
После июльского разгрома Ленин провозгласил: власть может быть взята отныне лишь вооруженным восстанием; опираться придется при этом, очевидно, не на деморализованные соглашателями советы, а на заводские комитеты; советы как органы власти придется заново создавать после победы. На самом деле большевики уже через два месяца отвоевали советы у соглашателей. Природа ошибки Ленина в этом вопросе в высшей степени характерна для его стратегического гения: для самых смелых замыслов он делает расчеты, исходя из наименее благоприятных предпосылок. Как, въезжая в апреле через Германию в Россию, он считал, что с вокзала попадет в тюрьму, как 5 июля он говорил: «Они, пожалуй, нас перестреляют», так теперь он считал: соглашатели не дадут нам овладеть большинством в советах.
«Нет человека более малодушного, чем я, когда я вырабатываю военный план, – писал Наполеон генералу Бертье, – я преувеличиваю все опасности и все возможные бедствия… Когда мое решение принято, все позабыто, кроме того, что может обеспечить его успех». Если отбросить рисовку, выражающуюся в мало подходящем слове «малодушие», то существо мысли может быть целиком отнесено к Ленину. Разрешая проблему стратегии, он заранее наделял врага собственной решимостью и дальнозоркостью. Тактические ошибки Ленина были чаще всего побочным продуктом его стратегической силы. В данном случае вряд ли вообще уместно говорить об ошибке: когда диагност подходит к определению болезни посредством последовательных исключений, его гипотетические допущения, начиная с самых худших, являются не ошибками, а методом анализа.
Как только большевики получили в свои руки оба столичных совета, Ленин сказал: «Наше время пришло». В апреле и июле он сдерживал; в августе теоретически подготовлял новый этап; начиная с середины сентября он торопит и подгоняет изо всех сил. Теперь опасность не в забегании вперед, а в отставании. «Преждевременного в этом отношении быть теперь не может». В статьях и письмах, обращенных к Центральному Комитету, Ленин анализирует обстановку, выдвигая каждый раз на переднее место международные условия. Симптомы и факты пробуждения европейского пролетариата являются для него, на фоне событий войны, неоспоримым доказательством того, что непосредственная угроза русской революции со стороны иностранного империализма будет все более убывать. Аресты социалистов в Италии и особенно восстание в немецком флоте заставляют его провозгласить величайший перелом во всей мировой обстановке: «мы стоим в преддверии всемирной пролетарской революции».
