- Расточительство! - возмутился Тикси. - Безобразие! Могли бы по крайней мере курорт здесь устроить. Для сменных диспетчеров галактических баз. Работа тяжелая, нервная, требуется периодическая разрядка...
- Только и забот у всех, что курорты устраивать. Кроме зизезапа, и поглазеть не на что.
Но Амелинчук уже не слушал.
- Ежкин кот, - с досадой пробормотал когитр, ни к кому конкретно не обращаясь.
7
Тикси вывалился из тамбура и, вспахивая податливый песок, вприпрыжку устремился к ближайшему озеру. Оно было оранжевым. Амелинчук сбавил прыть и уже почти на цыпочках приблизился к не колеблемой даже малейшим ветерком водной глади. Благоговейно опустился на колени, сдернул перчатку и ладонью зачерпнул прохладную влагу. Не пронзительно-ледяную, но и не мерзопакостно теплую, а именно прохладную. Успокоительно, оживляюще прохладную... Поднес к самому лицу. В крохотном оранжевом зеркальце отразилась его застывшая улыбка. Вода была абсолютно чистой, без каких-либо минеральных взвесей, что могли бы придать ей столь экзотическую расцветку. "Как слеза младенца", - подумал Тикси, возвращая водяное зеркальце озеру.
Он отстегнул никчемный, неуместный в этом раю гермошлем и катанул его подальше. Лег на спину, закинув руки за голову, чтобы жемчужный песок не набился в волосы. Прижмурившись, подставил и без того бронзовое от космического загара лицо еще одному солнышку в своей жизни. Затих, прислушиваясь к себе и к своим мыслям.
"Так можно лежать годами, - думал он. - Никуда не спеша, не суетясь попусту. Просто лежать и строить ажурные замки воображения. А после разрушать. Сам себе зодчий, сам себе варвар. И, главное, совершенно один на целой планете!.. Обидно: за всю жизнь я не выстроил ни одного замка. Ни даже детской беседки. Единственное, что я умею, так это быть сменным диспетчером. Когда я умру - если такое вообще возможно! - на моей могиле напишут: он был хорошим сменным диспетчером. А спустя тысячелетия все забудут, что означает это словосочетание, и на полном серьезе примутся выкраивать в царской табели о рангах место моему чину. И угнездят его где-нибудь между титулярным советником и коллежским асессором. Конечно, если найдется кому заниматься подобной ерундой. Спустя тысячелетия может случиться, что просто некому будет читать надпись на моем надгробье. Почему? А потому, что вот уже тридцать лет мне, дураку, а я мотаюсь между звезд, наслаиваю на своей роже загар за загаром и ни на секунду не задумываюсь о том, кому бы передать по наследству собственную фамилию..."
