До чего же бесполезны, но, о! до чего же величественны и прекрасны были эти грезы! А какие они были живые! К чему ему было искать лучшей судьбы? Разве он не обладал всем, чего хотел, с каждым мгновением обращая свои мысли то к одному, то к другому герою; от Орфея, заставлявшего всю природу затаить дыхание, к домовому, подглядывающему с высокого дерева за наядами, купающимися в кристально чистом фонтане Каллирои? Разве не его манили к себе резвоногие нимфы, прибегающие на звук волшебной флейты пастуха Аркадии – кем он порою считал себя? Вот, сама богиня Любви и Красоты спускается с небес, влекомая мелодией его сладкоголосой скрипки!.. И все же настало время, когда он предпочел Афродиту Сиринге, но не из-за красоты этой наяды, преследуемой Паном, а после ее божественного превращения в тростинку, из которой разочарованный бог пастухов изготовил свою волшебную флейту. Ибо со временем стремления растут, а удовлетворить их удается нечасто. Когда же он пытался на своей скрипке подражать самыми волшебным звукам на свете, весь Парнас замолкал, подпав под его чары, или наслаждался этой неземной мелодией, но он мечтал, чтобы его слушателей стало больше, нежели богов, воспетых Гесиодом, и чтобы это были воистину самые взыскательные меломаны европейских столиц. Он ощущал ревность к волшебной флейте и мечтал бы обладать ею.
– О, своей любимой скрипкой я смог бы заманить к себе нимфу! – часто восклицал он, пробуждаясь от своих грез. – О, только бы мне удалось в полете моей души преодолеть бездонную пропасть Времени! О, когда-нибудь я сумел бы овладеть секретом Божественных искусств, тайной самого Господа на глазах у всего восхищенного человечества! А узнав тайну лиры Орфея, я бы звуками своей скрипки заманивал сирен, принося тем самым радость всем смертным, а себе – вечную славу!
Таким образом, проведя долгие годы в мечтаниях в обществе воображаемых богов, теперь он стал грезить о преходящей земной славе. Но однажды он внезапно получил письмо от своей овдовевшей матери, которая звала его домой. Письмо застало его в одном из немецких университетов, где он жил последние два года. Это событие положило конец его намерениям, по крайней мере оно имело прямое отношение к его ближайшему будущее, ибо до этого времени единственный человек, поддерживающий его скудное существование, была мать. Его же собственных средств для независимой жизни вне родных мест было явно недостаточно. При возвращении домой его ожидало скорбное известие. Мать, любившая Франца больше всего на свете, скончалась вскоре после прибытия любимого сына домой; и добропорядочные жены городка больше месяца упражнялись в злословии по поводу истинной причины ее смерти.
