друг другу, когда напыщенный слуга позвал того из них, которого звали Альфонс. Он расхохотался.
– Погоди секундочку, дорогой Август, – проговорил он, – и ты узнаешь все подробности удивительной судьбы!
– Хорошо!
Когда Альфонс возвратился в салон, едва пролетела минута. Его лицо было бледным как мел, и на нем отражалась еле сдерживаемая ярость. На молодого человека было страшно смотреть. С горящим взором он направился прямо к Августу и, приблизив лицо к лицу друга, который невольно отпрянул, побагровев, прошипел:
– Мсье Лефевр, вы подлец!
– Отлично, мсье Менье, – отозвался Август тоже шепотом, – завтра в шесть часов утра!
– Договорились, лживый друг и гнусный предатель!
– Деремся до смерти! – ответил Альфонс, отходя прочь.
– Этого можно было бы и не говорить! – пробормотал Август, направляясь в прихожую.
Наконец слуга с поклоном вызвал к оракулу известного дипломата, представляющего в Париже соседнее государство, пожилого джентльмена с внешностью, полной апломба, человека, привыкшего повелевать. После пятиминутного отсутствия он возвратился и немедленно протиснулся через толпу гостей к мсье де Ласса, стоящему неподалеку от камина, держа руки в карманах. Лицо хозяина не выражало ничего, кроме совершеннейшего равнодушия.
Делессер подошел к ним поближе и с жадным интересом стал прислушиваться к их беседе.
– Приношу свои глубочайшие извинения, – проговорил генерал фон ***, – но через несколько минут мне придется покинуть ваш занятный салон, мсье де Ласса. Но результат моего сеанса убеждает меня, что моя дипломатическая депеша подделана.
– Сожалею, – вяло, но с некоторой долей вежливого интереса отозвался мсье де Ласса. – Надеюсь, вам удастся выяснить, кто из ваших слуг предатель.
– Мне придется сделать это незамедлительно, – произнес генерал, и многозначительно добавил: – Уверен, что он и его сообщники не сумеют избежать самого сурового наказания.
– Это единственный возможный для следования курс, мсье граф.
Посол выпучил глаза, резко наклонил голову и вышел с выражением полного замешательства на лице. У него не хватило сил сдержать свои эмоции.
В течение вечера мсье Ласса с беспечным видом подходил к пианино и после нескольких посредственных и неясных прелюдов очень искусно исполнил весьма впечатляющую музыкальную пьесу, в которой чувствовался жизненный вихрь с вакхической жизнерадостностью; затем напряжение мягко растаяло и стало едва заметным, перейдя в рыдающие жалобные стенания, апатичные, вялые и полные неизбывного отчаяния. Это придавало мелодии особенную красоту, и она произвела огромное впечатление на гостей, а одна из дам восторженно воскликнула:
