подвижного капитала), и в области труда, у крестьян. Разница, впрочем, та, что у помещика все лично, все индивидуально, все
свободно, и потому уже
все решительно непрочно; а у крестьян, у представителей труда – все
движимое, деньги, одежда, скот, – тоже непрочно, а только земля, в которой он не властен, не
волен, к которой он
коммунистическим общинным рабством прикреплен, – неподвижна и спасает несколько и его самого, и
еще более – государственно-культурный строй самой России. Люди, желающие из личных (капиталисты) и агрономических соображений уничтожить поземельную общину, при всей своей возможно
искренней благонамеренности, могут стать, если их послушают, более вредными, чем самые отъявленные бунтовщики; ибо (да простят мне эту правду члены Общества сельских хозяев в Москве с почтенным председателем их Иос. Ник. Шатиловым во главе) – ибо бунтовщики – недуг острый и возбуждающий спасительную реакцию; а разрушители
общины поземельной, наивно воображая, что все дело
в обогащении лиц, разрушают последние
опоры, последние остатки
прежней группировки, прежнего расслоения и прежнего
закрепощения, прежней малоподвижности, т. е. уничтожают одно из главных условий и государственного
единства нашего, и нашего национально-культурного
обособления, и некоторого внутреннего
разнородного развития; т. е. одним ударом лишают нас и своеобразия, и разнообразия, и единства. Да, и
единства, ибо демократическая конституция (высшая степень
капитализма и какой-то вялой и бессильной
подвижности) есть ведь ослабление
центральной власти; а демократическая конституция теснейшим образом связана с эгалитарным
индивидуализмом, доведенным до конца. Она подкрадется неожиданно. Сделайте у нас конституцию – капиталисты сейчас разрушат поземельную общину; разрушьте общину – быстрое расстройство доведет нас до окончательной либеральной глупости – до палаты представителей, т. е. до господства банкиров, адвокатов и землевладельцев не как
дворян (это бы еще ничего), а опять-таки, как представителей такой
недвижимости, которую очень легко обратить в движимость когда угодно, ни у кого не спросясь и нигде не встречая препятствий.
Спасение не в том, чтобы усиливать движение, а в том, чтобы как-нибудь приостановить его; если бы можно было найти закон или средство прикрепить дворянские имения, то это было бы хорошо; не развинчивать корпорации надо, а обратить внимание на то, что везде прежние более или менее принудительные (неподвижные) корпорации обратились в слишком свободные (подвижные)
