По уходе его я вздохнул свободнее. Будь он истинный любитель древностей, конечно, я не позволил бы себе разочаровывать его и охотно набавил бы лет хоть по тысяче на каждый добытый им антик.
Он ушел, а я стал лепить из глины бюст Доминика. К обеденному часу вместо бюста вышел вздор, и, возвратив глине первобытный вид ее, я пообедал наскоро, наелся винограду и лег отдохнуть в ожидании Крозеля. В семь часов Крозель явился.
– Какова аккуратность? – воскликнул он. – Я обещался быть в семь; взгляните: семь без пяти минут; эти пять минут я хотел было простоять на лестнице. Есть сигара?…
– Есть все, что угодно, – отвечал я, усаживая Крозеля на кушетку и пододвигая к нему несколько сигарных ящиков.
– Чем же мне выкупить такое роскошное угощенье?
– Разумеется, рассказом.
– Про милорда?
– И прежде всего про себя.
– А вы станете смеяться?
– Только над серьезными несчастиями.
– Жестокосердный!
– Как быть!
– Суди же вас небо! Делать нечего: обещал – надо выполнить.
– Надеюсь!
– С чего ж начать?
– Говорю, с вас самих.
– Неужели с самого начала?
– С минуты рождения.
– Будь по-вашему, – сказал Крозель.
Он перевел дух; я пододвинул кресло к кушетке и приготовился слушать.
– Отец мой, – начал француз, – родом из Дижона и журналист, по свойствам сердца страстный любитель прекрасного пола, женился в молодости на дочери суконного фабриканта. На двадцать втором году от рождения я лишился отца и наследовал право издавать отцовский журнал, и первая статья, сочиненная мною с большими усилиями, не имела, как говорили, здравого смысла: ее осмеяли завистливые сотоварищи, и из двух тысяч подписчиков осталось к концу года только четверо – очень немного! Я предпочел драматическое поприще и написал в бенефис претрогательную пьесу. Я сидел в оркестре, и в начале пьесы зрители смотрели на меня с любопытством, в средине – пьесу освистали, а в конце увенчали голову мою не лаврами, а печеными яблоками и выгнали вон. Оставался в ресурсе – латинский язык.
– То есть марсельский patois, – перебил я, смеясь от всего сердца.
– Как бы то ни было, – продолжал француз, – а не встреться со мною l'inspecteur des hautes йcoles!..
– Вся новая генерация Екатеринославля говорила бы и поднесь марсельским наречием.
– Не думаю; ученики попадались претупые… Впрочем, это дело не мое; а все-таки возвратился я не с пустыми руками в Париж; и не проживи я собранных в России пяти тысяч франков…
– Следовательно, вы их прожили?
– Я прожил их и дал себе честное слово застрелиться, если не найду средств жить прилично.
