– Мне предложить Грустный Стан?
– Вам. Что же вы находите в этом чрезвычайного?
– Я не понимаю…
– Ну так я объясню вам.
– Это очень любопытно, – отвечала я, несколько смешавшись.
– Но прежде объяснения, Наталья Николаевна, – продолжал Старославский, – скажите мне откровенно, какими глазами смотрите вы на замужество? Допускаете ли вы возможность счастья без страсти и предпочитаете ли вы бешеной любви постоянное согласие супругов, основанное на симпатии? Наконец, при каком из этих двух условий, по мнению вашему, счастье вероятнее?
– Полагаю, при последнем, – отвечала я, все-таки не угадывая, чем кончит Старославский.
– А если так, то почему же Грустный Стан не будет вашим?
– Как моим?
– Конечно, вашим, Наталья Николаевна. Не имея никакой надежды внушить вам страсть или любовь к себе, я допускаю, однако ж, симпатию.
– Вы слишком скромны, мсье Старославский.
– Нет, – продолжал он спокойно, – но брак серьезная вещь, и, веря в возможность…
– Вы верите в возможность? – спросила я, смеясь.
– Почему же нет? Я говорю, вам, что не надеюсь внушить вам любовь, но не отвергаю в себе присутствия тех достоинств, которые могут составить счастье жены.
– Мсье Старославский, – перебила я все еще шуточным тоном, – согласитесь, что разговор наш принимает довольно странный оборот?
– И оборот этот вам не нравится?
– Я не понимаю настоящего его смысла.
– Он очень ясен.
– Смысл?
– Мы говорим о возможности принадлежать когда-нибудь друг другу.
– То есть говорите вы, мсье Старославский, это не все равно…
– Жаль, потому что на этом предложении я основываю мою будущность.
– Но ради бога, – воскликнула я почти с сердцем, – не заставьте меня найти Грустный Стан ваш прескучным станом и пожалеть о прозаических аллеях Скорлупского: в них вы были гораздо любезнее.
– Послушайте, Наталья Николаевна, – сказал Старославский, и лицо его приняло серьезное выражение, – вы молоды; жизнь в глазах ваших длинный ряд праздников, не делающий вас положительно счастливою, это правда, но…
– Я часто скучаю, мсье Старославский.
– Как скучают на балах. Ведь молодость пройдет, а бесконечный ряд дней, далеко не праздничных, стоит настороже. Вот я так уж первые из них встретил на пути и горько задумался. Одиночество грустно и бесцветно, как этот сад, как этот дом, как все, что окружает меня в моем Грустном Стане.
– Но вы еще так молоды?
– Не очень. Тридцать шесть лет.
– А воспоминания, а вся прелесть прошедшего?
– Прошедшего? – повторил с горькою улыбкою Старославский и, помолчав несколько минут, медленно встал с своего места и подал мне руку. – Послушайте! – сказал он с такою грустью, которой вспомнить не могу, – подарите воспоминаниям моим час времени.
