Шаг был, несомненно, смелый. Раскрыть с такою правдивостью одно из самых больных мест католицизма – значило прямо объявить ему войну. Цвингли, конечно, не мог ожидать, что епископ согласится принять предложенную им меру исцеления. Это даже не было в его власти, а могло разве исходить от собора. Открытое послание к епископу было для Цвингли лишь своего рода переходом через Рубикон.
Борьба, таким образом, началась. На союзном сейме в Люцерне жалобы епископа были выслушаны с большим сочувствием, чем в Цюрихе. Под влиянием пенсионеров, ненавидевших реформатора, сейм решил принять строгие меры против новых проповедников и в виде острастки велел арестовать одного из приверженцев Цвингли, священника Вейсса.
Зато в Цюрихе настроение становилось все более и более благоприятным для реформы. Цюрихские войска, одержав блистательные победы на стороне папы, вернулись домой, разочарованные в том деле, за которое сражались. Папа Лев X умер, не уплатив им всего следуемого жалованья, а новый папа Адриан кормил их пока одними обещаниями, хотя и не переставал ухаживать за ними и вербовать к себе на службу. Сделана была также новая попытка задобрить Цвингли. Папский легат Энний в конце 1522 года привез ему от папы письмо, в котором последний называл его своим “возлюбленным сыном” и сулил величайшие милости, если он станет поддерживать его интересы. Со своей стороны, папский легат имел полномочие не щадить ничего для этой цели. По собственному свидетельству, он мог предложить Цвингли “все, кроме папского престола”.
Письмо папы не произвело на Цвингли никакого впечатления. Как раз в это время ему удалось сделать довольно значительный шаг вперед. Цюрихский совет разрешил устройство публичного диспута, на котором Цвингли должен был, на основании Св. Писания, доказать правильность своего учения.
Причины, побудившие Цвингли на этот шаг, вполне понятны. В самом деле, почва для реформы была расчищена, откладывать ее дольше, ввиду обострившихся отношений с церковью, становилось невозможным. Но кому же должна была принадлежать инициатива? Папе? Об этом и думать было нечего. Собору? Это, конечно, было самое благоразумное в глазах тех, кто верил в непогрешимость этих собраний. Но Цвингли не питал на этот счет никаких иллюзий. Примеры последних соборов – Констанцского и Базельского – были слишком красноречивы. Первый осудил на костер Яна Гуса, дерзнувшего обличать испорченность католического духовенства; второй, после долгих бесплодных прений, разошелся без всяких результатов. Нечего было поэтому и ожидать, чтобы собор, созванный папой, под председательством его легатов, согласился выслушать еретиков и допустил, чтобы Св. Писание сделалось единственным авторитетом в делах веры. Оставалось одно – отдать дело реформы под покровительство светской власти. Лютер обратился для этого к князьям. Цвингли как республиканец решил вверить реформу самому народу, который был представлен в лице совета.
