Падение Сперанского и в особенности Отечественная война превратили этот манифест в простой клочок бумаги. Как только Сперанский впал в немилость, Гурьев, понятно, начал действовать самостоятельно, но, будучи совершенно неподготовлен к этому, вскоре стал опять посылать на просмотр Сперанского важнейшие из финансовых мероприятий. Управлять же делами издалека было, конечно, невозможно. Тем не менее, влияние Сперанского выразилось в том факте, что часть долгов, заключенных нами во времена Гурьева, пошла на погашение беспроцентного государственного долга, то есть на сожжение ассигнаций. Но и эта мера, хотя и вполне правильная с теоретической точки зрения, не могла дать благих результатов, потому что государственные доходы были истощены не только громадным бедствием, обрушившимся на Россию, но и тою угодливостью, которую проявлял Гурьев по отношению к разным влиятельным лицам. Эта угодливость в конце концов и послужила причиною его падения. Обнищание, бедствия населения Белоруссии послужили, как мы видели, внешним поводом к составлению Канкриным записки об освобождении крестьян; Гурьев же удержал значительную часть ассигнованной правительством для оказания помощи голодавшему белорусскому населению суммы в размере 1,8 млн. рублей, отговариваясь неимением средств, и в то же время предложил ассигновать 700 тысяч рублей на покупку казной разоренного имения одного тогдашнего вельможи.
Это было каплей, переполнившей чашу. Гурьев должен был сойти со сцены, и его великосветский салон сразу опустел; о нем забыли, но результаты его финансовой деятельности были налицо.
Все отрасли государственного хозяйства находились в полном расстройстве. Расходы все увеличивались, доходы сокращались. Дефицит равнялся иногда седьмой части всех доходов, а в самые благоприятные годы составлял четырнадцатую часть всех поступлений. Мануфактурная промышленность не развивалась, а, напротив, с каждым годом падала: хлеб был очень дешев, и сельские хозяева терпели вследствие этого большие убытки; торговые обороты внутри страны были ничтожны; обороты внешней торговли, несмотря на восторжествование фритредерских[8] начал, упали со 130 до 92 млн. Вместе с тем произошел значительный отлив металлических денег за границу. Ценность нашего ассигнационного рубля упалауже раньше до 25 коп. Вследствие этого не было никакой прочной денежной единицы: бумажные деньги и медная монета постоянно колебались в цене.
Но главное – у казны не было денег. Вот что писал один из членов финансового комитета, барон Кампенгаузен, графу Аракчееву в 1822 году: “Был опять комитет финансовый. Министр финансов изложил новые надобности и нужды и что остатки на весь год, предназначенные для экстренных расходов, в первых уже месяцах с излишеством израсходованы”.
