В 1566 году, в июле, Иоанн призвал в земскую думу не только знатнейшее духовенство, бояр, окольничих дворян первой и второй статьи, но и гостей, купцов, помещиков иногородних, отдал им на суд переговоры наши с Литвою и спрашивал, что делать: мириться или воевать с королем. В собрании находились 399 человек. Все отвечали, что государю без вреда для России нельзя быть “снисходительнее”, что Рига и Венден необходимы нам для защиты Новгорода и Пскова, иначе затворится торговля новгородская. Воины изъявили готовность пролить кровь свою, граждане – отдать деньги. Был ли этот собор испытанием верности, или новым театральным зрелищем, на котором царь хотел явиться в полной торжественности, – мы не знаем, но частью какой бы то ни было политической программы считать его нельзя: такой программы у Иоанна никогда не имелось, и единственным результатом собора было то, что Россия решительнее стала продолжать войну. Сам Царь отправился на место действия, но, охлажденный неудачами и опасностями, скоро вернулся в столицу. Тогда обе стороны, утомленные борьбой, заключили временное перемирие.
Из внешних же сношений любопытно посольство дворянина Андрея Савина к Елизавете. Посольство было с тайным делом, о котором мы узнаем только по ответу Елизаветы, хранящемуся в нашем иностранном архиве. Как оказывается, Иоанн, недавний победитель Польши, не имевший решительно никакого основания сомневаться в верноподданнических чувствах народа своего, только и думал что о бунтарях, об изгнании и даже о своей собственной казни! Ему мерещились мятежи и восстания, он писал об этом Елизавете и просил убежища в ее земле на случай чего-нибудь подобного. Королева отвечала, что желает ему царствовать со славою в России, но готова дружественно принять его вместе с супругою и детьми, если, вследствие тайного заговора, внутренние мятежники или внешние неприятели изгонят Иоанна из отечества; что он может жить где угодно в Англии[3], наблюдать в богослужении все обряды веры греческой, иметь своих слуг и право свободного выезда, куда угодно. “Все это, – заканчивала Елизавета, – мы обещаем как этим нашим письмом, так и словом христианского государя”. Следуют подписи Елизаветы и ее приближенных.
Мания преследования, очевидно, разыгрывалась, но, как и все у Иоанна, и эта мания проявлялась пока припадками, не принимая еще хронического характера. В один из этих припадков и было, вероятно, написано письмо к Елизавете. Заметим, что прямого повода к нему не было решительно никакого. Оно явилось как бы по капризу расстроенного воображения, которому мерещились всякие ужасы. Перед Иоанном носились картины мятежа и восстания, как носились и картины Страшного суда. От первых он хотел бежать в Англию, – куда было бежать от вторых?
