Каждый действовал за себя: одни боялись господства Захарьиных, другие по самолюбию не хотели подчиниться им. В общем, боярство XVI века представляется нам средой в значительной степени разъединенной, неспособной ни к дружному натиску, ни к дружной защите. Управлять этой средой было очень нетрудно, особенно при помощи знаменитого древнеримского принципа “divide et impera”[1]. Разумеется, были и выдающиеся умы с широким политическим горизонтом и героические характеры, но тона они не задавали. Боярство резко и заметно, не теряя, так сказать, ни одного дня, переходило на положение придворной аристократии и гораздо больше занималось своими местническими спорами и тяжбами, чем конституционными проектами или мятежами и изменами.
Как бы то ни было, болезнь и сцена, разыгравшаяся у его постели, произвели на Иоанна сильное впечатление. Здесь он убедился, что ему, хотя бы умирающему, могут оказать явное противоречие. Это навело его и на другие размышления, в результате которых он стал сознавать свою зависимость от советников и тяготиться ею. Он находил уже удовольствие не соглашаться с ними, делать по-своему. Описанное выше свидание с Вассианом было новым определяющим моментом в том же направлении. Но явно он долгое время не изменялся: влияние окружающих на слабую волю было слишком сильно, чтобы можно было сразу отделаться от него.
Как затем были усмирены казанские мятежи и присоединено царство Астраханское, рассказывать не буду: это общеизвестно. Пропускаю дела крымские и шведские как малохарактерные для биографии, тем более что вопрос о личной инициативе царя за все это время исторически неразрешим. Гораздо важнее, что начиналась Ливонская война.
Известно, что историки толкуют ее очень различно. Для многих желание Иоанна завоевать Ливонию, разгромить впоследствии Литву и Польшу, занять самому польский престол является доказательством его великой государственной мудрости. В деле сближения России и Европы в нем видят предшественника Петра. Я уже упоминал выше о столкновении с ливонским орденом, не желавшим пропустить в Россию художников и ремесленников из-за границы. По этому поводу орденские чиновники писали императору:
“Уже Россия так опасна, что все Христианские соседственные Государи уклоняют главу пред ее Венценосцем, юным, деятельным, властолюбивым, и молят его о мире. Благоразумно ли будет умножать силы природного врага нашего сообщением ему искусств и снарядов воинских? Если откроем свободный путь в Москву для ремесленников и художников, то под сим именем устремится туда множество людей, принадлежащих к злым Сектам Анабаптистов, Сакраментистов и других, гонимых в Немецкой земле: они будут самыми ревностными слугами Царя. Нет сомнения, что он замышляет овладеть Ливониею и Балтийским морем, дабы тем удобнее покорить все окрестные земли: Литву, Польшу, Пруссию, Швецию”.
