Но не только труды и опасности военной кампании, не только переговоры и борьба с конгрессом выпали на долю Вашингтона: немало пришлось ему испытать огорчений вследствие происков врагов, желавших, главным образом из личных честолюбивых побуждений, унизить главнокомандующего в глазах народа. Еще в конце 1776 года опубликованы были в Нью-Йорке письма, будто бы писанные Вашингтоном, в которых высказывалось порицание конгрессу за слишком поспешное объявление независимости американских штатов, а также выражалось сочувствие Англии. Подложность этих писем впоследствии была доказана Вашингтоном. Более дурное влияние на армию и на конгресс имел так называемый заговор генерала Конвея, в котором принимал деятельное участие честолюбивый генерал Гейтс, завидовавший положению Вашингтона. Генерал Конвей, человек хвастливый и высокомерный, возбудил к себе недоверие Вашингтона, и последний открыто высказался против желания конгресса повысить Конвея по службе, говоря, что “заслуги Конвея и его значение больше существуют в его собственном воображении, нежели в действительности”. Этого Конвей не мог простить главнокомандующему. Вместе с Гейтсом, заведовавшим военными операциями в Канаде, Конвей начал распространять в армии и среди населения анонимные письма, доказывавшие неспособность Вашингтона и неуместность его образа действий. Вашингтон отвечал на эти козни презрительным молчанием; он сознавал, что интригу следовало как можно скорее подавить, но это неминуемо привело бы к огласке слабых сторон армии перед неприятелем, а этого Вашингтон желал избежать во что бы то ни стало. Но когда в конце 1777 года англичане были вытеснены из области Гудзона, главным образом благодаря действиям Гейтса, и когда конгресс, куда проникла интрига, только и говорил, что о его доблестях и способностях, Вашингтон понял, чего добиваются его враги, и решил так или иначе положить делу конец, тем более, что анонимные подкопы и доносы день ото дня становились нахальнее и бессовестнее. 31 января 1778 года Вашингтон писал по этому поводу в конгресс: “Мои враги знают всю щекотливость моего положения, знают, какие политические мотивы лишают меня возможности напасть на них. Я не могу опровергнуть их инсинуаций, не раскрыв некоторых тайн, которые необходимо скрывать до последней возможности. Сердце говорит мне, что я всегда старался делать все, что было в моих силах. Но, может быть, я часто ошибался в моем суждении об обстоятельствах и заслужил обвинение в ошибке~”. Но конгресс, вместо того, чтобы рассматривать дело, замял его: было явно, что в интриге против Вашингтона принимали участие и некоторые члены конгресса. Конгресс покровительствовал планам Гейтса покорения Канады, даже создал военный департамент, во главе которого поставлен был Гейтс, окруженный своими неизменными друзьями, в числе которых находился Конвей. Но предполагаемая экспедиция в Канаду так и осталась на бумаге. Военный департамент вскоре распался, и вся эта история в конце концов нисколько не унизила, а скорее возвысила Вашингтона в глазах войска и народа. Конвей, раненный на дуэли одним офицером, горячим приверженцем Вашингтона, и думая, что последний час его близок, сделал следующее признание в письме, написанном в эти тяжкие минуты к американскому главнокомандующему: “Вероятно, меня скоро не будет в живых; поэтому справедливость и истина заставляют меня высказать мои последние чувства. Вы в моих глазах – великий и хороший человек. Желаю вам долго, долго наслаждаться любовью, уважением и преданностью этих штатов, свободу которых вы защищали своими добродетелями”.
