По полу зашелестело шелковое платье, и опять послышались два долгие звучные поцелуя.
– Где же твой муж? – спросила тетушка.
– Он здоров, тетя, благодарю вас, – p Софья отвечала и подошла к креслам, на которых лежал ее ребенок.
– Дома он, я спрашиваю тебя? – спросила тетка.
– Нет, тетя, его нет дома.
– Где же он?
– Он… здесь, тетя!
– В Гродне?
– В Гродне.
– И глаза не покажет, хорош!
– Он очень занят, тетя!
– Чем это, моя милая?
– Я, право, ведь этих дел не понимаю.
– Да где же он живет-то? Я очень рада тебя видеть у себя, но зачем же ты к мужу не приехала? А? Скажи-ка ты мне, ты все что-то вышиваешь.
– Нет, тетя, какое вышиванье, я просто не знаю, где он живет тут.
– Мать Божья Остробрамская! Молодая жена не знает, где ее муж! Дураки на селе остались, моя коханка, что ты вышиваешь-то!
– Спите вы? – крикнул мне через дверь возвратившийся в свой нумер мой товарищ.
Не желая беспокоить моих соседок, я ничего ему не ответил, но тихонько отпер свою дверь и перешел к моему сопутнику.
– Пойдемте ужинать.
– Нет, покорно вас благодарю, – отвечал я, – я и обед насилу проглотил.
– Да вы где обедали?
Я сказал.
– А я ел отличный обед в клубе и предлагаю вам теперь идти туда ужинать.
Пошли. Стол действительно хороший и необыкновенно дешевый. Двое за ужин с водкою и пивом мы заплатили 1 руб. 60 коп., несмотря на то что клуб помещается в доме Стефана Батория и мы ужинали в комнате, где, по рассказам, умер великий король. В Петербурге за эту цену так поужинать невозможно. Особенно мне понравилась опрятная и вежливая прислуга. М-me Мильброт, не без пользы для своего заведения, могла бы прислать сюда нескольких своих немок поучиться вежливости. Ведь петербургские пролетарии, питающиеся на углу Малой Морской и Гороховой, деньги же платят за свой стол, а не питаются щедротами г-жи Мильброт. Отчего это, в самом деле, европейские пришельцы так скоро становятся невежами и en canaille[14] третируют потребителя своей производительности? Воздух такой, что ли?
Здоровье мое совсем не годилось. Катар усиливается, и я могу дышать только раскрывши рот, как окунь, вытащенный на землю.
12-го сентября. Гродно.
Чтобы записать нынешний день, нужно начать со вчерашнего, потому что он начался для меня вчера. Вчера я не заметил одного пустого обстоятельства, которое, в связи с событиями, последовавшими после того, как я улегся в постель и погасил свечу, становится довольно важным.
Когда мы возвращались из клуба, на галерее нас чуть не обварил самоваром Абрам, летевший как на пожар.
