«Здесь, в Стокгольме, чувствуешь действительно, что в жизни существует известная связь между убеждением и делом. Вообще говоря, уверить в чем-нибудь шведа дело нелегкое, но раз это удалось, он на полдороги не останавливается и тотчас, как само собою понятное последствие, прилагает свое убеждение к практике, облекает его в вещественную форму».
В политическом и социальном отношении Швеция, бесспорно, принадлежит к числу наиболее свободных государств Европы. Отсутствие внешних гнетущих влияний в истории Швеции поражает всякого. Швеция никогда не была под чужим гнетом, в ней никогда не существовало крепостного права. Даже религиозные гонения никогда не имели в этой стране характера жесткости.
Наблюдая отрадные стороны шведской жизни, Ковалевская искала причину этого явления и находила ее в том, что погоня за наживой и борьба из-за насущного хлеба не приобрели еще в Швеции того острого, всепоглощающего характера, какой они имеют во всей остальной Европе. Внешние формы жизни там еще сравнительно скромны, семьи даже с большим состоянием ведут очень простой образ жизни: нет той постоянной выставки роскоши, того вечного соблазна и искушения, как в Париже, Лондоне и Берлине. Так называемые вопросы «идеальные» – вопросы о нравственной правде и ответственности – сохраняют в глазах шведов реальное, жизненное значение.
Один из героев драмы Ибсена «Дикий селезень» говорит также, что потребность создать себе раз и навсегда идеал и затем всю жизнь поклоняться ему – это национальная болезнь всех шведов.
При первом своем появлении в Стокгольме Ковалевская сделалась «яблоком раздора» двух партий: прогрессивной и консервативной. Она приехала в Стокгольм, как нам известно, по приглашению Миттаг-Леффлера, одного из самых влиятельных вожаков прогрессивной партии. Ее встретили горячие поклонники и враги. Вскоре же по приезде она начала брать уроки шведского языка, и первые недели ничего другого не делала, как только с утра до вечера упражнялась в шведском языке. Миттаг-Леффлер собирался устроить вечер, чтобы познакомить Ковалевскую с другими стокгольмскими учеными. Она просила его подождать недельки две, пока не выучится говорить по-шведски.
Действительно, через две недели, к общему удивлению, она выучилась объясняться по-шведски, а через два месяца читала уже беллетристические произведения на этом языке.
Первые лекции Ковалевская, однако же, читала по-немецки, студенты устраивали ей овации и подносили букеты цветов. Из стокгольмских писем Ковалевской можно было заключить, что жизнь текла там шумно, и немцы недаром называют шведов северными французами. Ужины, обеды, вечера следовали так быстро, что ей нелегко было поспевать везде и в то же время готовиться к лекциям и продолжать научные труды. В апреле 1884 года Ковалевская закончила свой курс в Стокгольмском университете и уехала отдыхать в Россию. Лекции ее были настолько удачны, что принесли ей блестящую репутацию. Воспользовавшись этой славой, Миттаг-Леффлер нашел возможным обеспечить Ковалевскую средствами на пять лет настолько, чтобы она могла жить в Стокгольме так, как это приличествует профессору. Несколько лиц приняли на себя обязательства выплачивать ей по пятьсот крон в продолжение пяти лет – таким образом для нее составилось жалованье в четыре тысячи крон (2222 руб.). Собственные денежные дела Ковалевской были в то время настолько плохи, что она не могла, как думала раньше, работать бесплатно. Несмотря на такое содействие прогрессивной партии, будущность Ковалевской в Стокгольме не была еще вполне выяснена. Необходимо было, чтобы университет официально принял Ковалевскую в число своих профессоров, – этому же противились многие из них, и среди преподавателей университета по поводу назначения Ковалевской произошла настоящая битва. Наконец 1 июля 1884 года Миттаг-Леффлер телеграфировал Ковалевской о присвоении ей звания профессора Стокгольмского университета. Ковалевская в то время находилась в Берлине.
