Потеряв все, Ковалевские с ребенком отправились искать счастья в Москву. Ковалевский не мог поднять глаз на жену и ребенка, – он думал обеспечить им все земные блага, а оставил в конце концов безо всего. Она же смело смотрела вперед, в сердце ее начиналась борьба… Вдохновение так же свойственно ученым, как и поэтам; теперь, когда божественный глагол коснулся ее слуха, она испытывала то состояние, которое Пушкин так превосходно описал в своем стихотворении «Поэт». Ее неудержимо тянуло к науке, а привязанность, привычка к мужу и новое живое чувство к своему ребенку связывали ей руки. Она ничему не умела отдаваться наполовину. Впоследствии она всегда с сожалением вспоминала об этих годах петербургской жизни и говорила: «Моя дочь – это единственное хорошее, что принесли мне эти годы».
Говоря о разорении Ковалевских, учитель ее Малевич справедливо замечает: «Но у нее осталось богатство прочное, никем и ничем неотъемлемое, о котором она лишь временно забыла, но, обладая которым, могла применить к себе слова жившего в древние времена философа Симонида: omnia mea тесит porto, дословно: „все свое с собою ношу“.»
Все, знавшие Ковалевскую, искренно радовались, что она снова взялась за математику, и сестра ее с восторгом говорила: «Софа сделалась совсем прежнею».
Последующие труды Ковалевской несомненно доказали, что шестилетний перерыв в занятиях математикой ни в каком отношении ей не повредил. То же явление встречаем мы в жизни многих ученых: гениальный математик Лагранж, сильно устав от занятий математикой, также одно время занимался химией.
В Москве. – Различие в настроении мужа и жены. – Стремления обоих к изобретениям и жизнь в чужом доме. – Получение Ковалевским места в компании для развития нефтяного дела. – Изменения в характере Ковалевского, первые признаки душевной болезни. – Недоразумение между Ковалевскими. – Первая надежда Ковалевской получить профессуру. – Отъезд за границу. – Возобновление чисто научных занятий. – Смерть мужа и лишение средств к существованию. – Первый приезд Ковалевской в Стокгольм.
В Москве Ковалевская с мужем поселилась в семействе той подруги, с которой она была неразлучна в Гейдельберге и в Берлине. Положение их тогда было самое незавидное. События их жизни совершались в то время с такой быстротой, что им пришлось, так сказать, нагрянуть в дом подруги, даже не предупредив ее заранее. Подруга эта жила в своем доме, но в небольшой квартире, вместе со своей сестрой, с которой Ковалевские были мало знакомы, между тем эта сестра заведовала хозяйством, и именно ей-то они доставили так много хлопот. На Ковалевского все это действовало удручающим образом, – он был тише воды, ниже травы. Ковалевская, как мы говорили, была, напротив, сильно возбуждена и искала исхода. Чисто теоретические занятия, которым она с такой страстью отдавалась прежде, не привлекали ее в это беспокойное время их жизни; между тем она чувствовала, что все ее спасение – в умственном труде. В последний год Ковалевские познакомились в Петербурге с одним талантливым молодым человеком, который с большим жаром занимался вопросом об электрическом освещении. И муж, и жена восторгались его идеями и, несмотря на свои стесненные денежные обстоятельства, давали ему, пока были в состоянии, пятьдесят рублей в месяц. Присутствуя на производимых им опытах, Ковалевская, однако же, была большею частью недовольна недостаточной тщательностью работы и говорила: «Как жаль, у него такая прекрасная идея». Саму же идею все трое держали в тайне, но можно было догадаться, что она относилась к распределению света. Применение этой идеи к практике занимало Ковалевскую и в Москве. Ей необходимо было отвлечься от унылой действительности, и она надеялась, что изобретение в области электротехники может поправить их расстроенные дела. Мысль об изобретении воспламенила также упавшего духом Ковалевского и увлекла подругу Ковалевской, тоже потерявшую в «предприятии» Ковалевских несколько тысяч, принадлежавших ей вместе с сестрою. Все трое справедливо чувствовали себя людьми знающими, талантливыми; отчего бы, в самом деле, не изобрести им что-либо, когда изобретают другие. В патриархальном, старинном московском доме закипела современная жизнь. Ковалевский, Ковалевская и ее подруга работали каждый над своим аппаратом, и за завтраком, за обедом, за бесконечным чаем с разными смоквами и печеньями поверяли они друг другу свои надежды. Сестра подруги, веселая, миловидная и несколько насмешливая, представляла собой консервативный лагерь: угощая с истинно русским хлебосольством своих незваных гостей, она добродушно подсмеивалась над ними и, не вмешиваясь в ученые разговоры, играла с маленькой дочкой Ковалевских. Девочка едва начинала говорить, но, подражая взрослым – отцу, матери и крестной маме, – брала кусочек бумажки и карандаш, проводила каракули и говорила:
