Маленькие пьески, которые она составляла для своих марионеток, навели ее на мысль писать для большого театра. Она начала с переделки своего собственного романа «Franсois le Champi», и пьеса эта имела успех в театре. После того она написала еще несколько пьес, частью вполне оригинальных, частью заимствованных из ее собственных романов. Драматические произведения ее, в общем, гораздо слабее романов. Ее пьесам недостает сценичности, живости действия; ее действующие лица слишком много рассуждают, слишком умно разговаривают, и это надоедает зрителю.
Лучшей из ее пьес считается «Le marquis de Villemer» («Маркиз Вильмер»), переделка из ее романа того же названия; но при написании ее она пользовалась помощью опытного драматурга – Александра Дюма. Для постановки своих пьес в театре Жорж Санд надобно было бывать в Париже, и она приезжала туда обыкновенно на месяц, на два. Этим временем она пользовалась, чтобы поддерживать и расширять свои знакомства в литературном и артистическом мире. В салоне ее собирались писатели различных направлений, художники, актеры, музыканты. И теперь так же, как в молодые годы, она не умела быть царицей гостиной, не умела держать нити светской беседы. Ее гости обыкновенно свободно разбивались на группы, а сама она присоединялась к той из групп, которая казалась ей интереснее. Несмотря на отсутствие блеска и остроумия в ее разговоре, все внимательно прислушивались к ее суждениям, высказываемым обыкновенно с полной искренностью и правдивостью. На литературных обедах Парижа она была по-прежнему желанной гостьей, хотя и не принимала активного участия в тех искрящихся остроумием беседах, которые там велись. Этот избыток остроумия, эта способность литературной молодежи вечно и надо всем шутить и насмехаться часто утомляли ее, и она с нетерпением ждала минуты, когда разговор примет более серьезное направление. Молодая натуралистическая школа, возникшая во Франции к началу 60-х годов, не могла сочувственно относиться к идеалистическому направлению Жорж Санд. Золя говорит, что ее романы представляют не что иное, как прекрасную ложь, что, читая их, он чувствует, точно стоит вверх ногами.
Жорж Санд признавала достоинства нового направления, к родоначальнику которого, Бальзаку, она всегда относилась с уважением, почти с восторгом; но она не соглашалась с мнением некоторых критиков, утверждающих, что писатель может не иметь собственных убеждений, что он должен только как зеркало отражать факты и образы. «Нет, это неправда, – говорила она, – читатель привязывается к писателю как личности, любит его или возмущается им, он чувствует, что перед ним живое лицо, а не мертвое орудие». Ее удивляло, почему молодые писатели «видят и изображают жизнь так, что все честное в сердце болезненно возмущается». «Я согласна, что Фелье и я – мы, каждый со своей точки зрения, пишем скорее легенды, чем романы нравов, – говорит она в одном письме к Эдмону Абу, – но мне хотелось бы, чтобы вы делали то, чего мы не умеем; вы хорошо знаете все раны и язвы общества; вдохните же чувство силы в ту среду, которую вы изображаете так правдиво!»
