И что бы ни говорили эти псевдопатриотические писатели Германии, до сих пор не забывающие метрического свидетельства Бёрне, немецкий народ с самого начала понял и признал его своим и произносит его имя наряду с именем другого, родственного ему по происхождению писателя – Гейне – с такой же гордостью, как имена знаменитейших своих сынов, в жилах которых течет самая чистая тевтонская кровь.
* * *
После всего сказанного нами до сих пор о литературно-политической деятельности Бёрне, нам кажется нелишним остановиться несколько подробнее на выяснении одного вопроса, который может быть предложен нам читателем. Мы не раз говорили, что идеалом Бёрне, заветной целью, направлявшей его деятельность, была политическая свобода. Но, спросит нас, может быть, читатель, – как же рисовал себе Бёрне эту свободу, какого политического устройства желал он для Германии? Была ли для него свобода таким же туманным, расплывчатым понятием, как и для большинства немецких идеалистов, воспевавших ее в стихах и прозе и не делавших даже попытки свести свою богиню на землю, или, может быть, Бёрне принадлежал к числу тех крайних демагогов, которые под знаменем свободы стремятся разрушить ненормальный старый строй в надежде, что на месте разрушенного старого само собой вырастет лучшее новое?
Хотя Бёрне сам никогда не излагал своего политического profession de foi[5] в специальных статьях с более или менее научной окраской, но для всякого, кто знаком с сочинениями этого необыкновенно искреннего писателя, не может быть никакого сомнения в том, каковы были его политические идеалы. Не входя в частности, можно только сказать, что свобода, по мнению Бёрне, не есть нечто положительное; она заключается лишь в отсутствии неволи, и, проповедуя первую, он, очевидно, добивался лишь уничтожения той неволи, в которой томилось немецкое общество. Он хотел, чтобы немцы перестали быть раздробленными между 36-ю правителями, чтобы Германия перестала быть только «географическим термином». Он хотел, чтобы немцам позволили говорить о своих делах, о своих нуждах, стремлениях и чувствах и чтобы правительство принимало во внимание голос общественного мнения. Бёрне хотел также, чтобы были уничтожены устарелые формы судопроизводства, при которых невинно арестованный мог годами томиться в тюрьме, пока совершался медленный ход правосудия, и часто благодаря инквизиционным допросам доходил до такого состояния, что каялся в никогда не совершенном преступлении. Он требовал, чтобы все люди, без различия сословий, национальности, вероисповедания, были равны перед законом и хотел смирить высокомерное чванство немецкой аристократии, почти не признававшей человеком того злополучного смертного, который не мог прибавлять к своей фамилии частички «фон». Один из противников Бёрне, Вольфганг Менцель, о котором мы скажем ниже, упрекал его между прочим в том, что он мерит положение немцев высшим масштабом идеала и поэтому находит его неудовлетворительным. «О небо, – восклицает по этому поводу Бёрне, – требовать для немцев, этого образованнейшего, умнейшего, здоровейшего и добродетельнейшего народа в свете, то, что имеют Португалия и Испания, Франция и Англия, Бельгия, Голландия и Швейцария, то, что сумела удержать за собою силою мужества и благородства маленькая, слабая, опутанная бесчисленными сетями европейской дипломатии Греция, то, чем владеют даже негры в колониях Сьерра-Леоне и Либерии, именно:
