Прошло, однако, более двух лет, прежде чем исполнилось желание отца. Необходимо заметить, что, несмотря на громкий титул доктора философии, впечатление, произведенное молодым ученым на франкфуртцев, было не особенно выгодное. Как известно, никто не бывает пророком в своем отечестве, и уже одно то обстоятельство, что Бёрне так часто менял университеты, бросаясь от одной специальности к другой, доставило ему среди знакомых репутацию человека непостоянного, ненадежного. Это недоверчивое отношение еще усиливалось благодаря его замкнутости, так как все это время Бёрне провел совершенно уединенно, занимаясь только разными научными работами и очень мало сходясь с окружающими. Честолюбивые планы отца не находили в его душе никакого отклика, и только желание избавиться от тяготившей его материальной зависимости заставило его наконец выйти из своего пассивного состояния и принять место, которое удалось выхлопотать его отцу и которое, как мечтал последний, должно было сделаться для Бёрне первой ступенью по пути к его будущему служебному величию. По иронии судьбы, ступенью этой являлось место секретаря (актуария) при франкфуртском полицейском управлении!
«Трудно представить себе, – говорит биограф Бёрне, Гуцков, – автора „Парижских писем“ в темных комнатах франкфуртского полицейского управления, занятого визированием паспортов, просмотром книжек рабочих, приемом протоколов и при торжественных случаях являющимся представителем полиции в парадной форме и при шпаге». Бёрне – полицейский чиновник! Насмешница-судьба выкинула над ним такую же злую шутку, какую она повторила несколько лет спустя в том же городе, заставив Гейне, «поэта мировой скорби», стоять за прилавком в бакалейном магазине. Было бы, однако, совершенно ошибочно предположить, что Бёрне очень тяготился своей службой. В то время будущий политический писатель имел только теоретические понятия о сущности государственного управления и, подобно всем своим современникам, ограничивался в своих политических мнениях обсуждением деятельности Наполеона – за и против. Его служебные занятия вовсе не противоречили его убеждениям, так как в его руках находилась только письменная часть, и то по делам, не касавшимся так называемой высшей полиции. Приняв это место, хотя и не по собственному побуждению, он старался принести на нем возможную пользу, – и действительно, благодаря своей аккуратности, неподкупности и ласковому, терпеливому обращению с просителями он скоро снискал себе всеобщее уважение. Начальство также оценило способности нового чиновника и стало поручать ему самые трудные работы. В некоторых случаях Бёрне выказал даже особенное присутствие духа. Так, когда в 1813 году баварские солдаты, вступая в город, начали было грабить дома, Бёрне с обнаженной шпагой бросился на грабителей и содействовал их укрощению. Шпагу эту он долго сохранял у себя, и когда однажды один приятель удивился присутствию в его комнате такой воинственной принадлежности, Бёрне с улыбкой заметил ему: «Не бойтесь, на ней не было крови». Вообще, несмотря на свое слабое здоровье, Бёрне от природы был очень храбр. Впоследствии по поводу того же эпизода из своей полицейской деятельности он с обычным своим юмором рассказывал, что, стоя на мосту, где над его головой то и дело летали баварские пули, он более боялся сквозного ветра, чем самих пуль.
