«В продолжение восьми часов царствования вступившего на престол всероссийского самодержца (Павла) весь порядок правления, судопроизводство, словом, все пружины государственной машины вывернуты, столкнуты, все опрокинуто вверх дном и оставалось в этом положении четыре года. Одним росчерком пера уничтожено 230 городов! Места государственных сановников вверены людям безграмотным… они, кроме Гатчино и казарм там, в которых жили, ничего не видели, с утра до вечера маршировали, слушали бой барабана и свист дудки! Бывшему у генерал-аншефа Апраксина в услуге лакею Клейн-Михелю повелено обучать военной тактике фельдмаршалов. Да, шесть или семь находившихся в Петербурге фельдмаршалов сидели около стола, вверху которого председательствовал бывший лакей и исковерканным русским языком преподавал так называемую тактику военного искусства воинам, в бою поседевшим». Екатерининских фаворитов постигла опала; напротив, курьеры поскакали в дальние углы возвращать ее опальных и привозили их во дворец иногда полуживыми вкусить милости нового царя. Державин не пострадал; наоборот, Павел обласкал его и велел быть в своем совете. Состав членов этого высшего совещательного собрания, учрежденного Екатериной, теперь переменился. Неугомонный поэт назначение «правителем дел» совета понял в том смысле, что он должен быть в нем первым лицом и руководить решениями. Возбудив этим неудовольствие и несогласие членов, он стал допытываться у императора, что ему делать, стоять или сидеть, и чем быть, и просил инструкции. Павел отвечал: «Хорошо, предоставьте мне»; Державин, не смущаясь этим, продолжал настаивать, пока вспыльчивый и страшный в гневе Павел не позвал людей и, ругая Державина, не крикнул ему: «Поди назад в Сенат и сиди у меня там смирно, а не то я тебя проучу!» Несколько дней спустя последовал любопытный указ Сенату: «Тайный советник Гавриил Романович Державин, определенный правителем канцелярии нашей, за непристойный ответ, им пред нами учиненный, отсылается к прежнему его месту».
В обществе ходили разные слухи о падении Державина; родные его печалились, но сам он не пал духом и прибег к своему оружию, решив «вернуть благоволение монарха посредством своего таланта». Ту же службу, что некогда «Изображение Фелицы», сослужила ему теперь ода на 1797 год – хвалебная песнь на восшествие Павла на престол. «Правда, что побуждения к написанию ее, даже и с тогдашней точки зрения, одобрить нельзя, – замечает Я.К. Грот. – Впоследствии Державин сам почувствовал несообразность этой оды с дальнейшим ходом дел: он не решился включить ее в московское издание своих сочинений, и ода, хотя уже набранная в конце тома, не появилась в нем». Поэт достиг цели. Государь принял его милостиво и разрешил пускать в дворцовую залу, куда вход был ему запрещен в это время.
