– Да что тебе, высветило, что ли? – смеясь, спрашивала Домна.
– Что высветило! Нет тут квасу, – отвечал Степан, сунувший кувшин между снопами.
Домна подошла и, удостоверившись, что кувшина действительно нет, крикнула:
– Настасья, где квас?
– Да там смотрите, – отвечала, не оборачиваясь, Настя.
– Поди сама отыщи. Нет его здесь, – проговорила Домна и стала на свою постать.
Насте нечего было делать. Она положила серп и пошла к крестцу, у которого стоял Степан.
– Ночуй нонче вон под тем крайним крестцом, – тихо проговорил Степан, когда к нему подошла раскрасневшаяся Настя.
– Где квас дел? – спросила Настя.
– Ты слышишь, что я тебя прошу-то?
– Люди смотрят.
– Да говори, что ль?
– Пей да уходи скорей.
– Будешь там?
Степан достал кувшин и стал из него пить, а Настя пошла к постати.
– Настя? – вопросительно кликнул вслед Степан.
– Ну, – отвечала, оборотясь к нему, Настя, с улыбкой, в которой выражалось: «Нечего допытываться, – разумеется, буду».
Степан нашел Настю и, уходя от нее утром, знал, как нужно браться за ворота Прокудинского задворка, чтобы они отворялись без скрипа.
Кончились полевые работы, наступала осень с дождями, грязью, холодными ветрами и утренними заморозками. Народ работал возле домов: молотили, крыли крыши, чинили плетни. Ребята, способные владеть топором, собирались на Украину. Домнин муж тоже собирался. Прокудин отпускал старшего сына с тем, чтобы он непременно выслал вместо себя на весну домой Гришку. Бабы по утрам молотили с мужиками, а потом пряли. Степан редкую ночь не проводил на Прокудинском задворке; его и собаки Прокудинские знали; но в семье никто не замечал его связи с Настею. Как-то филиповками, утром, зашла к Насте в пуньку Варвара попросить гребня намычки чесать, поговорила и ушла. Вечером в этот день Настя сидела со всеми и пряла. Был общий разговор, в котором Настя, по своему обыкновению, принимала самое незначительное участие. Но вдруг, ни с того ни с сего, она охнула, уронила нитку и, сложив на груди руки, прислонилась к стенке. Взглянули на нее, а она – красная, как сукно алое, и смотрит быстро, словно как испугалась, и весело ей.
– Что тебе? – спрашивают ее.
– Ничего, – говорит.
– Как ничего! Чего ты вскрикнула?
– Так что-то, – говорит, а сама улыбается.
Встала Настя, напилась водицы и опять села за пряжу.
Никто на это более не обращал внимания.
– Ох, Степа, – говорила ночью Настя, гладя русые кудри своего любовника. – Не знаешь ты ничего.
– А что знать-то, касатка?
