Мы говорим:
– Хоть хлеба!
– Нет, – говорит, – ничего не надо: чтобы чудесное увидать, надо быть совсем не евши.
Мы очень проголодались и собрались, чуть стало смеркаться. Стоим и смотрим за реку, а Флориан пришел после нас и сел на скамейку.
Спрашивает:
– Что, хлопцы, видите?
Мы отвечаем:
– Нет, отче, ничего не видим.
– Как ничего не видите! А туман?
– Только и видим один туман.
– А в тумане Матерь Божия в огненном сиянии вся светится и вас благословляет. Видите?
– Нет, не видим.
– Ну, так это оттого, что вы еще со вчерашнего дня очень наевшись. Вы недостойны. Не ешьте еще сегодня на ночь и завтра не ешьте до вечера, тогда вы увидите, а теперь ступайте спать – вы недостойны.
Не велел опять давать никому ни водки, ни хлеба и прогнал спать; а на другой день опять привел на берег и спрашивает:
– Видите?
Мы то же самое ничего не видели, и так и отвечали.
А он говорит:
– Ну, так еще один день не ешьте, тогда увидите.
Тут между нами один мазур нашелся и говорит:
– Позвольте-ка, отче, позвольте минуточку: я как будто начинаю что-то замечать…
– Ага! – говорит, – это хорошо: всматривайся, всматривайся и говори, что ты замечаешь?
– Мне в тумане, действительно… как будто огонек показывается.
– Вот, вот, вот! Смотри еще попристальнее! Все в одну точку смотри, да читай в уме молитву, непременно больше увидишь! А вы, кашевары, собирайтесь разводить здесь огонек под котлом: нынче, кажется, вам Матерь Божия покажется, и вы будете есть лозанки с сыром.
Тот, который начал видеть, как услыхал это, так и вскрикнул:
– Вот, вот, в самом деле: как я стал читать молитву, так и вижу Божию Матерь! Ксендз отвечает:
– Ну, если ты ее видишь, то ты уже можешь ужинать.
Тут и все увидали.
Флориан говорит:
– Вот и молодцы, – только это и надо, чтобы вы все были удостоены. Теперь присягните перед крестом, что видели. Ходить далеко не нужно: крест со мною, присягайте сейчас и пойдете пить водку и ужинать.
Мы все присягнули и друг другу больше ничего не сказали; а Флориан сказал Цезарию: «уезжай за границу с своим адъютантом», а сам стал командовать.
При Флориане сразу пошло совсем другое дело. Флориан был не то, что Цезарий. В Париже не учился, а был молодчина: он весь свой век все пел в каплице да дома сливы мариновал с экономкою, а однако знал все тропинки в полях и все лесные входы и выходы. Он как утвердился, так сейчас и объявил, что я, говорит, никому не дам спуску, – и чужого, и своего сейчас повешу.
– Я, – говорит, – по глазам умею читать: кто в лице станет меняться – значит собирается улизнуть домой курку с маслом есть, – я его сейчас и повешу.
