Оба людям мы немилы —
Не по нашей ли вине?..
В первые дни заточения он жил в двух уединенных покоях наверху башни, как узник в тюрьме. Но по отъезде императора начали давать ему больше свободы: позволены были прогулки, сначала близкие, пешие, а потом и более далекие, конные. Но один из доверенных людей коменданта, под видом конюха или оруженосца, всегда сопутствуя рыцарю Георгу, наблюдал, чтобы никто не подходил к нему и не заговаривал с ним, и он ни с кем.
Сняв привычную одежду, просторную монашескую рясу, и каждое утро напяливая с таким трудом, что два маленьких пажа должны были ему помогать, узкие в обтяжку штаны, узкий и короткий камзол, узкие башмаки с серебряными пряжками для дома и высокие, лосевой кожи сапоги со шпорами для выхода, надевая шляпу с пером, путавшуюся в ногах шпагу, краденую золотую цепь на грудь, – он чувствовал себя ряженым шутом. Волосы на голове велено было отрастить, чтобы скрыть тонзуру, и отпустить бороду для большего сходства с рыцарем Георгом.[343] «Ты меня не узнал бы; я и сам себя с трудом узнаю», – писал он одному из друзей своих.[344] «Оборотень, от гнусной ведьминой свадьбы гнусно преобразившийся Фауст», – думал он с отвращением, глядя на себя в зеркало и видя сначала жесткую черную бородку. «Я только странник, узник, вольный и невольный вместе», – писал он ученику своему, Иоганну Артиколе. – Вольный, потому что все мое желание – бороться в открытом бою за слово Божие. Но, видно, я этого не стою». И в тот же день – Меланхтону: «В Вормсе я только одного боялся, чтобы враги мои не подумали, что я бежал с поля битвы… Но Бог видит, что я ничего так не желал бы, как подставить голову под их удары».[345] И другому ученику: «О, насколько легче бороться с людьми и с воплощенным в них диаволом, чем с бесчестным Духом Зла!»[346] И другу, Спалатину, тому из ближайших советников Фридриха, который, устраивая похищение Лютера, спас его или погубил: «Я в страхе и в смятении совести, потому что, уступая в Вормсе советам твоим и прочих друзей моих, я ослабел духом и не восстал на безбожников, как новый пророк Илья. О, если бы я стоял перед ними сейчас – не такие бы речи от меня услышали!»[347] «Я покинул поле битвы… против моей воли; и не знаю, была ли на то воля Божья».[348]
Знал, что с ним будет, когда согласился быть заточенным и спрятанным; но не знал, что это будет так подло, смешно и страшно. Только что два больших пса, император и Папа, на него зарычали – маленькой собачонкой, поджав хвост, шмыгнул в подворотню.
