Но в главном суде своем над Эразмом – «царем двусмысленностей» – Лютер все-таки прав и прикасается к чему-то глубокому в религиозном существе Эразма.
Следуя за Лютером, как тень за человеком, Мефистофель за Фаустом, Эразм искажает дело Лютера, сводит в нем все трудное и глубокое к плоскому и легкому; хочет сделать из Евангелия «философию Христа» – «христианство без Откровения» – «религию честных людей» – человечески-разумное истолкование всего, что в христианстве безумно-божественно. «Чтобы сделаться христианином, – учит Эразм, – достаточно быть добрым, чистым и простым человеком; эти качества равняют человека с Христом».[490] Все наше «бывшее христианство» – удобное и безопасное, «обезвреженное», образумленное от «безумья Креста» – и есть не что иное, как христианство по Эразму.
«Мир спасется разумным сомнением», – учит Эразм. «Мир спасется безумною верою», – учит Лютер.[491] «Злейший враг Божий – человеческий разум: он – главный источник всех зол».[492] «Разум – величайшая блудница диавола».[493] «Разум наиболее противоположен вере… верующий должен его убить и похоронить». «Разум свой уничтожь – иначе не спасешься».[494] Лютер и здесь опять неистовствует и преувеличивает. Он, впрочем, и сам знает, что разум для человека здесь, на земле, «так же необходим, как похоть».[495] Но Лютер неистовствует, может быть, недаром. Он как будто предчувствует, что за Эразмом, благовестником разума, следует бесконечно сильнейший и опаснейший враг; имя его мы теперь знаем – Кант. «Все учение Христа есть учение нравственное, прежде всего», – следовательно, человечески-разумное, – мог бы сказать Эразм вместе с Кантом.
Лютер хочет «раздавить Эразма, как „ядовитую гадину“, но, может быть, предчувствует, что сам будет им раздавлен и что, если надо будет людям сделать выбор между ним и Эразмом, между безумною верою и сомневающимся разумом, то выбор будет сделан не в пользу Лютера. Он, может быть, уже предчувствует, что участь его и в будущем, так же как в настоящем, – безвоздушная пустота одиночества.
Лучший друг и любимейший ученик Лютера – гуманист Меланхтон. «Если бы я даже погиб, ничего бы не было потеряно для Слова Божия. Ты, Меланхтон, уже превзошел меня».[496] «Меланхтон сделает больше, чем множество Лютеров, вместе взятых». Немногие учителя так говорили об учениках.
Может быть, одной из горчайших минут в жизни Лютера была та, когда в 1536 году, после падения Мюнстера – другой такой же для него роковой год, как 1525-й – год Крестьянского восстания, – он впервые почувствовал, что Меланхтон, вернейший ученик его, нет, больше – сын его возлюбленный, первенец, и еще больше – брат его ближайший, как бы он сам, другой, лучший, потихоньку, трусливо, подло дрожа, плача и терзаясь, изменяет ему, предает его, целуя в уста, как Иуда, чтобы перейти от него к «отъявленнейшему в мире негодяю», «ядовитой гадине», злейшему врагу его и Господню – Эразму. «Бог спасает только тех, кого хочет спасти, предопределенных, избранных, а всех остальных губит», – учит Лютер. «Нет, Бог спасает всех, кто хочет спастись, а губит только тех, кто сам хочет погибнуть», – учит Меланхтон вместе с Эразмом, и с этим согласятся все «разумные», «добрые», «честные» люди, «нравственные прежде всего» (по Канту-Эразму), и этим будет убито живое, потушено огненное сердце всего Лютерова-Павлова-Христова дела—божественно-безумная тайна Предопределения, Praedestinatio.
