Данте (киносценарий) | страница 8
Сидя вокруг фонтана в саду, молодые дамы беседуют, в родном из тех собраний, которые при дворах Провансальских владетельных князей, называются «Судами Любви», Cours d'Amour.
Слышится далекая песня под звуки виолы. Музыкант Казелла поет стихи Данте.
– Как хорошо Господи, как хорошо! Лучше не поют и ангелы в раю. – восхищается одна из дам.
– Чьи это стихи? – спрашивает другая.
– Данте.
– Удивительно, как такой низкий человек мог сочинить такие стихи!
– Почему же низкий?
– Потому что любит двух.
– Что за беда? Двух любить не только можно, но и должно, по законодательству новой любви: муж любит жену и любовницу, и жена – мужа и любовника. Не для того ли нужны Дамы Щита?
– Бедная монна Биче! Надо бы ее остеречь…
– Будьте покойны – не слепая: видит, с кем имеет дело!
– А любопытно было бы знать, кто кому служит щитом, монна Ладжия[27] монне Биче, или наоборот…
– Сами, должно быть, не знают. Ох уж эта мне новая любовь! Погибнет от нее когда-нибудь наш бедный город. Содом и Гоморра![28]
– Кажется и без новой любви погибает…
A вот и она, легка на помине!
Медленно проходит Беатриче, вся в белом, только на груди – алая роза, похожая, в лунном свете, на рану с черной запекшейся кровью.
3
В темной глубине сада. в беседке из розовых кустов, стоя на коленях перед монной Ладжией. Дамой щита. Данте читает стихи:
Тихо осыпаясь от ночного ветра, падают к ногам его, как снег, лепестки белых роз.
Медленно проходит мимо беседки Беатриче, с закрытыми глазами, точно во сне. Вдруг останавливается, как будто прислушиваясь, и потом идет дальше. Алая роза, при лунном свете, на ее груди, чернеет, как рана с черной запекшейся кровью.
V. Бог любви – геометр
1
«Начали глаза мои слишком услаждаться видом ее (Дамы Щита), и часто я мучился этим, потому что это мне казалось очень низким». – «Может быть, эта благородная Дама послана мне самим богом Любви для того, чтобы мне утешиться», – думал я часто, и сердце мое соглашалось на это. Но едва согласившись, говорило: «Боже мой, что это за низость?» Так я боролся с самим собою, но знал об этой борьбе только тот несчастный, который мучился в ней. И слишком многие стали о том говорить больше, чем должно, по законам любви, oltre li termini de la cortesia, и это было мне так тяжело, что я не мог вынести»