Повтори, Надя».
И Надя семенит за ней и повторяет.
Девица Плюшар ненавидела детей, и ни на что ей смотреть не хотелось.
Дерябкин любил спорить на антирелигиозные темы с Иваном Прокофьевичем.
– Ваша религия, – говорил он, – ложь и дурман. Вы не читали никогда книжек, Иван Прокофьевич.
Дерябкину хотелось переспорить Ивана Прокофьевича и возыметь над ним превосходство. Но седой Жан не сдавался. Он вспоминал действительного тайного советника, большую умницу. Сидит тайный советник у себя дома перед зеркалом и говорит ему, Жану, нежно бреющему: «Дело не в пороках духовенства, а в идее».
В будние дни по вечерам Дерябкин угощал гостей радио. Липочка разливала чай, гости кушали, пили, а в это время женский голос пел цыганские романсы, доносились томные вздохи гавайских гитар, декламировались стихи, исполнялась музыка датских или других композиторов. Иногда целиком прослушивалась опера.
Сам Дерябкин устроил из бумаги громкоговоритель и отлакировал его. Черная труба стояла на столе рядом с вареньем и кричала, и пела, и смеялась, и передавала нежнейшие звуки.
Глава десятая. Подросток и гений
Машенька быстро поставила лампу на зеркало, открыла дверь.
– Боже мой, Андрей Николаевич, как вы бледны! Да вы промокли насквозь!
– Вы любите молоко? – спросила она, сделав короткую паузу. – Сегодня у нас есть сливки!
Она стащила со Свистонова пальто и отнесла на кухню. Потащила Свистонова в столовую. Бросилась, улыбаясь, к буфету и мило поднесла к самому носу гостя хрустальный молочник. Свистонов залюбовался.
– А Владимира Евгеньевича нет дома? – спросил он.
– Нет, папа по делам ушел. – И принялась искать в буфете подаренную отцом ей на именины чашечку.
– Да пейте же! – воскликнула она, усаживая Свистонова и подавая свою любимую чашечку.
Свистонов отпил.
– Не уходите только, а то мне страшно одной.
– Видите ли, я только на одну минуточку, – ответил Свистонов.
Но увидев, как изменилось лицо у Машеньки, Свистонов прервал себя:
– Но если вам страшно, я охотно останусь.
Порывы ветра сотрясали домик с двумя освещенными окнами. К ночи буря должна была усилиться.
– Пожалуй, от нашего дуба ничего не останется, – сказала Машенька и тут только вспомнила, что волосы у нее в газетных бумажках.
Стала снимать с поспешностью бумажки и бросать их в камин.
– Посидите здесь одну минуточку, Андрей Николаевич.
Машенька вернулась и бросила охапку великолепно высушенных березовых дров, предназначенных для растопок. Принялась отдирать кору.
