– И ты уже составил раздельный акт? – спросила матушка. – Когда это ты успел?
– Успел... ох! Не пимши, не емши...
– Сам писал?
– Володька... ох! помогал.
– И прошение подал?
– Подал, и палата утвердила, и уездному суду предписано, и временное отделение земского суда... ох!.. к прибытию назначено.
Матушка усмехнулась.
– Ты, я вижу, Мартын Петрович, уже совсем, как следует, распорядился, и как скоро! Знать, денег не жалел?
– Не жалел, сударыня!
– То-то! А говоришь, что со мной посоветоваться желаешь. Что ж, пускай Митенька едет; я и Сувенира с ним отпущу, и Квицинскому скажу... А Гаврилу Федулыча ты не приглашал?
– Гаврила Федулыч... господин Житков... от меня такожде... извещен. Ему, как жениху, следует!
Мартын Петрович, видимо, истощил весь запас своего красноречия. Притом мне всегда казалось, что он как будто не совсем благоволил к жениху, приисканному моей матушкой; быть может, он ожидал более выгодной партии для своей Евлампиюшки.
Он поднялся со стула и шаркнул ногою.
– За согласие благодарен!
– Куда же ты? – спросила матушка. – Посиди; я велю закуску подать.
– Много довольны, – отвечал Харлов. – Но не могу... Ох! нужно домой.
Он попятился и полез было, по своему обыкновению, боком в дверь.
– Постой, постой, – продолжала матушка, – неужто ты все свое именье без остатку дочерям предоставляешь?
– Вестимо, без остатку.
– Ну, а ты сам... где будешь жить?
Харлов даже руками замахал.
– Как где? У себя в доме, как жил доселючи... так и впредь. Какая же может быть перемена?
– И ты в дочерях своих и в зяте так уверен?
– Это вы про Володьку-то говорить изволите? Про тряпку про эту? Да я его куда хочу пихну, и туда, и сюда... Какая его власть? А они меня, дочери то есть, по гроб кормить, поить, одевать, обувать... Помилуйте! первая их обязанность! Я ж им недолго глаза мозолить буду. Не за горами смерть-то – за плечами.
– В смерти господь бог волен, – заметила матушка, – а обязанность это их, точно. Только ты меня извини, Мартын Петрович; старшая у тебя, Анна, гордячка известная, ну, да и вторая волком смотрит...
– Наталья Николаевна! – перебил Харлов, – что вы это?.. Да чтоб они... Мои дочери... Да чтоб я... Из повиновенья-то выйти? Да им и во сне... Противиться? Кому? Родителю?.. Сметь? А проклясть-то их разве долго? В трепете да в покорности век свой прожили – и вдруг... господи!
Харлов раскашлялся, захрипел.
– Ну, хорошо, хорошо, – поспешила успокоить его матушка, – только я все-таки не понимаю, зачем ты
