– Вот гадость-то, теплая, вонючая! – восклицаю я, и вдруг мне делается смешно при взгляде на оторопелого проводника.
– Ради бога простите, – обращаюсь я к моему спутнику, – я вас побеспокоила.
– О, это пустяки, – улыбается он. – Вы, кажется, отравили барыню своей водой. Нет ли у вас сельтерской? Нет? На станции принесите, пожалуйста.
По-русски он говорит совершенно правильно, с едва заметным акцентом, и это выходит у него ужасно мило.
– Как вы хорошо говорите по-русски! – замечаю я.
– О, мой отец англичанин, но мать русская.
– А я приняла вас за француза, даже за парижанина.
– Мои родители всегда жили во Франции, и я воспитывался в Париже. Лучше ли вам?
– Совсем хорошо, – улыбаюсь я, – только мне стыдно, что побеспокоила вас. Я только что оправилась от тяжелого воспаления легких, и теперь нервы ужасно шалят.
Я замолкаю и опять начинаю злиться. Чего разболталась? Очень нужно заводить знакомство с первым встречным.
– Не закрыть ли окно? – заботливо спрашивает он.
– О нет, спасибо. Жарко.
– Ну так пересядьте на мое место, – встает он решительно. – Тут не дует. Устраивайтесь поудобнее.
Я благодарю, и мы меняемся местами. Я вынимаю газету. У меня есть интересная книга, но она в чемодане, и мне не хочется доставать ее. Сосед, наверное, станет помогать, а мои нервы еще шалят, и каждое его движение действует на меня болезненно. «Сиди ты смирно», – думаю я и закрываюсь газетой.
Он не берется за своего Бодлера, а достает из кармана портсигар, встает и хочет идти к двери.
– Пожалуйста, курите здесь, – говорю я поспешно, – вы мне не помешаете, окно открыто, я и сама иногда курю.
Он колеблется.
– Дайте мне папироску, – прошу я, – я тоже буду курить.
– После воспаления легких? – восклицает он. Мне делается ужасно забавно смотреть на его удивление.
– Ну пожалуйста, – я совсем по-детски протягиваю руку.
– Но это вредно.
– Двум смертям не бывать, одной не миновать – знаете эту пословицу?
– Да, но есть другая русская пословица: береженого Бог бережет, – отвечает он смеясь и протягивает мне портсигар.
Когда он улыбается, его глаза немного прищуриваются.
«А ведь у него в лице есть что-то удивительно привлекательное и помимо красоты», – думаю я и смотрю в его глаза.
Его длинные ресницы сразу опускаются под моим взглядом. Он зажигает для меня спичку, и мы опять беремся – он за книгу, а я за газету.
После дрожи мне ужасно делается жарко, лицо горит, и голова слегка кружится.
Станция. Я выглядываю в окно и замираю от восторга! Группа на платформе. Толстый полицейский чин, важно расставивший ноги, а по бокам две кланяющиеся фигуры в длинных сибирках. У полицейского чина медно-красное лицо, усы щеткой, он важен. Правая сибирка – худая, испитая, злобная, кланяется, изгибаясь с умильной улыбкой. Левая – добродушная, вспотевшая от усердия, то топчется на месте, то почтительно замирает. Жанр! Да еще какой жанр, даже слишком типично! Господи, и у меня нет камеры!
