Смачно сплюнув на пол, Конан вразвалку подошел к бойцам, в глубине души немного жалея о том, что придется прервать столь захватывающий поединок; затем, ногой упершись в мохнатую черную тушу, хрипящую и мелко, отчаянно дрожащую, он ухватил Майло за руку и за волосы, рывком отодрал его от медведя и — швырнул в публику, которая тут же зашлась в негодующем визге.
— Нергалово отродье… — пробурчал Конан, легко вытягивая из общей кучи стол и лавку и усаживаясь. — Хей, хозяин! А ну, волоки сюда вина! Разбудили, собаки…
При первых же звуках его сильного, чуть хрипловатого голоса все смолкли; экстаз растаял в душном воздухе трактира в один лишь миг; слуги кинулись убирать зал, не столько смывая, сколько размазывая по полу звериную и человечью кровь; хозяин поспешил на кухню за вином, а кровожадные посетители быстро ретировались, уверившись в том, что зрелищ более не предвидится.
Конан отыскал глазами Майло. Забившись в самый темный угол, тот зализывал свои раны длинным розовым языком и казался вполне удовлетворенным — во всяком случае до сих пор варвар не замечал на его лице такого спокойствия и сосредоточения…
Поверженный противник его, глухо рыча, пытался перевернуться набок, измазанной в крови шкурой пачкая только что вымытый вкруг него пол. На мгновение лишь Конан встретился с ним взглядом, но сейчас же отвернулся: смертная тоска была в маленьких глазках зверя, и ясно было, что дух его медленно, но верно отлетал уже на медвежьи Серые Равнины…
Сердце варвара почему-то сжалось. Он плеснул в чашу аргосского, залпом выпил и тут же налил еще.
— Киммериец?
— Ну? — ответил Конан, не поднимая головы.
— Я тоже.
На лавку против варвара бухнулся черноволосый крепкий парень, одетый в грязную, пропахшую потом рвань, прорех в которой было больше, чем самой материи. От правого глаза его к левому уху тянулся глубокий уродливый шрам, пересекая крупный нос и обе щеки, так что лицо казалось сшитым из двух половинок.
— Бодал, — представился он и приветливо выдвинул вперед тяжелую челюсть, и без того выпиравшую как ступенька.
— Из мурохов?
— Ну, — Бодал ловко сцапал бутыль с аргосским, сунул узкое горлышко в рот и зачмокал, довольно щуря светлые голубые глаза.
Повадками своими он напоминал скорее заморийца или шемита, но по виду был точно сыном сурового Крома.
— Пей, киммерийская рожа, — усмехнулся Конан. На дорогах своих он редко встречал соплеменников, а потому даже такому — ободранному и грязному — был рад.
