И хотя наши уловы были весьма значительны, а урон, нанесенный крысиному поголовью, довольно велик, наша батарея в Кайзерхафене не могла похвастать явной или неявной победой над крысами; видимо, поэтому спустя десятилетия эти недоистребленные грызуны заполонили своими речами целый роман. Они снились мне поодиночке и как целый крысиный народ. Они высмеивали меня, ибо я все еще на что-то надеялся. Они же все знали наперед, а потому зарывались в землю… Только крысы оказались способны пережить человечество и все людские раздоры…
Вскоре после шестнадцатого дня рождения меня вместе с частью команды зенитной батареи Кайзерхафен перевели на береговую батарею Брёзен-Глеткау, которой для обороны расположенного рядом аэродрома от штурмовиков были приданы счетверенные зенитные установки. Там нашей добычей служило не столько поголовье длиннохвостых, сколько кролики.
В свободные часы я уходил к дюнам, где, укрывшись от ветра, кропал в дневнике осенние стишки. Для которых хватало перезрелого шиповника, будничной скуки, ракушек и вселенской скорби; колеблемого ветром прибрежного камыша или вынесенного прибоем резинового сапога. Наплывающий туман превращал в рифмованные строки воображаемую неразделенную любовь. В оставшихся после шторма водорослях и тине можно было найти мелкие кусочки янтаря, а если повезет, то и покрупнее — величиной с лесной орех. Однажды мне попался кругляш не меньше грецкого ореха; в нем, пережив хеттов, египтян и древних греков, Римскую империю и еще бог знает что, уцелело нечто похожее на тысяченожку. Но замков из мокрого песка я больше не строил.
Дома все шло своим чередом сообразно дефицитной экономике военного времени. Поутихли ссоры с отцом во время моих коротких увольнений на выходные; видимо, мне нравилось не обращать на него никакого внимания, хотя он был рядом, стоял или сидел в гостиной среди мебели, в костюме с галстуком, войлочных шлепанцах, или, повязав вечный кухонный фартук, неизменно месил тесто в вечном фаянсовом тазу, или рвал газету на бумагу для туалета; он был освобожден от армии, ему не надо было идти на фронт, поэтому соприкосновения с отцом оставались неизбежными. Зато на день рождения он подарил мне наручные часы марки «Кинцле».
Мать уже почти совсем бросила играть на пианино. Ее вздохи по поводу складывающегося положения дел заканчивались словами: «Даже не знаю, чем все это кончится».
Однажды она сказала: «Жаль, что нету Гесса. Он нравился мне больше, чем наш Вождь…»
