— Аккумулятор подзарядился, — обрел дар речи Пров. — Но это ненадолго. Километра через два он кончится.
— А нам больше и не надо.
С каким-то отупелым безразличием под струями дождя и грязи мы едем, вернее, ползем, пока двигатель не начинает давать перебои и потом окончательно смолкает.
— ... и чувствую телом, он умирает,
он умирает, чтоб выжил я! -
пропел я вслух с видом победителя галактических гонок.- У нас еще запас времени — полчаса. Как они будут нас переправлять, интересно?
— Это их проблемы, — устало заключает Пров. — Мы на месте.
Прячем мотоцикл под седой разлапистой елью и медленно бредем через иззябший лес. Всхлипывает где-то, качаясь, продрогшая осина. В кисее мелкого дождя вырисовывается наша огромная сосна — ориентир. Прощай сказка, прощай лес — седой кудесник.
Мы шагнули вперед. Лес исчез, сухая каменистая пустыня окружала нас. И среди еще не развеявшейся прощальной тишины громоподобный раскат:
— СТР пятьдесят пять — четыреста восемьдесят четыре! СТР сто тридцать семь — сто тридцать семь! Поле отключено!
Стены коридора, по которому мы шли, суживались из беспредельности. Вернее, одна стена становилась, оформлялась, делалась. И уже своими босыми ногами на твердой подошве ступал я по какому-то металлопластику, края надетой на меня хламиды иногда задевали стену. Мир, или мирок, вокруг меня определялся все конкретнее, все детальнее, ощутимее и явственнее. Сероватый пол был слегка ребрист, чтобы ноги не скользили при ходьбе или беге; светло-голубая стена служила хорошим контрастом для дверей, надписей и указателей; потолок давал яркий, но ненавязчивый свет. И хотя коридор был пуст, я чувствовал, что все здесь вокруг обитаемо. Пока обитаемо...
"Созерцай чистый ум и взирай на него со тщанием, не рассматривая его этими чувственными глазами, — говорил голос во мне, то ли предупреждая, то ли поощряя. — И вот, ты увидишь очаг сущности и неусыпный свет в нем, как он сам пребывает в себе и как взаимно обстоят вместе сущие вещи; видишь жизнь пребывающую и мышление, не направленное энергийно на будущее, ни на настоящее, скорее же на вечное настоящее и на наличную вечность; и видишь, как мыслит он сам в себе и не вне себя".
Определенность, определенность была во всем; не возможная действительность, а действительная возможность. Это был мир, похожий чем-то на тот, в котором я был возле озера, но в то же время совсем другой. Тот я назвал бы милым, естественным, всегда желанным, живым. Этот — искусственным, мертвым, враждебным.
