– Если ты его убил, то что же случилось с твоей рукой? Амадо опять вздохнул.
– Я стал подвешивать его к потолку. Чтобы выглядело, как суисидио, понимаешь? Залез на лестницу, привязываю веревку, и случайно, чувак, совершенно случайно нажал на рубильник. Ворота начали закрываться, а у меня рука засунута за направляющие, и эта чертова цепь затянулась вокруг нее и просто… мира… посмотри, что сделалось! Долбанная цепь просто-напросто оторвала мне руку!
Норберто подавил смешок.
– Ке варваро, мужик!
– Ничего смешного, пендехо!
Норберто поспешно выпрямился, скорее от испуга, чем из сострадания.
– Прости, мужик!
– Пинче-пута-мадре, каброн!
Пока Амадо заглатывал новую порцию «эррадуры», Норберто отрезал от лайма еще кусочек и бросил в рот боссу, не забывая беречь пальцы от его зубов.
– Мужик, лас-плакас будут разыскивать тебя по отпечаткам пальцев!
Амадо покачал головой.
– Я был в перчатках.
– Что толку, патрон, ты же оставил там всю свою долбанную руку! Они снимут отпечатки прямо с твоих долбанных пальцев!
Лицо Амадо исказилось от досады.
– Карахо!
– Ты попал, мужик!
Амадо обернулся к Норберто.
– Иди туда и принеси мою долбанную руку, пендехо!
– Аора?
– Си, аора!
– А как же врач?
– Не запирай дверь!
– Знаешь, в нашем районе слишком опасно оставлять дверь незапертой!
Амадо опять угрожающе посмотрел на Норберто, тот отдал ему остатки лайма и поспешил к выходу.
Боб валялся на кушетке перед телевизором в классической позе среднего американца; просторная футболка задралась, оголив полоску волос у пупка, босые ноги свисают через край, голову подпирают две скомканные подушки. Вообще-то он был недурен собой – не писаный красавец, но, по любимому определению Моры, в меру привлекательный. Правильные, симметрично расположенные глаза, ничем не выдающийся нос. Бородка скрывала сильный подбородок вместе с ямочкой, однако, как считал Боб, эта потеря компенсировалась тем, что волосяной покров подчеркивал губы. Он знал, что при его довольно заурядной внешности губы отличались необычайной чувственностью.
Боб отхлебнул пива и слегка переменил позу, устраиваясь поудобнее.
Кушетка была застелена грубым покрывалом типа марокканской дерюги, которое Боб называл «простыней из-под хиппи», поскольку очень часто разговоры на нем заходили о гашише и Амстердаме. Это покрывало и все остальное в квартире, Боб приобрел с рыночных лотков старьевщиков и в магазинах подержанных вещей. Оно пришлось ему по вкусу именно тем, что не гармонировало ни с одним предметом обстановки – ни с серебристо-розовыми виниловыми креслами из салона красоты, ни с мексиканским кофейным столиком из резного дерева с кафельной поверхностью, ни с китайскими пейзажами на черном бархате.
