На самом деле, конечно, все обстояло ровно наоборот. Такое поведение являлось не причиной дурного обращения родителей с детьми, а результатом. «Дети бессильны», — бормотал себе под нос Кавасима. Слезы, текшие по его щекам, стали для него самого полной неожиданностью, и он допил свой стакан виски за один глоток. Как бы страшно их ни избивали, дети не могут ответить тем же. Даже если мать охаживает их рожком для обуви, шлангом пылесоса, рукояткой кухонного ножа, душит их, обваривает кипятком, они не пытаются от нее убежать, не смеют по-настоящему возненавидеть. Дети страстно стремятся любить своих родителей. Скорее они станут ненавидеть не родственников, а самих себя. Любовь и ярость так переплетаются в них, что, когда они становятся взрослыми и вступают в какие-то отношения с другими людьми, только истеричное поведение может избавить их от сердечных мук. Доброта, ласковость — но в любой момент что-либо может вызвать возбуждение, и потому невозможно предсказать, когда нежные чувства перейдут в открытую враждебность. А жопа в галстуке-бабочке описывает этих несчастных как извращенцев, как ненормальных.
Пытаясь избавиться от этих мыслей, Кавасима сосредоточил взгляд на запотевшем окне, на панораме Токио у себя под ногами и стал думать о себе как о типичном представителе всех этих детей, что превратились в незаметные точки на темной диараме; как о мученике, вооруженном ножом для колки льда и противостоящем вражеским ордам. В нем вспыхнуло чувство всесилия; Кавасима мысленно обратился к детям из приюта: «Теперь ждите и смотрите». Он прижал лицо к стеклу, и несколько капель скатилось по внешней его стороне — как маленькие жучки. «Я убью всех их за вас», — повторял он опять и опять.
* * *
— Ты мне кого-то напоминаешь, — сказала массажистка. — Не помню имени. Но одного актера. Знаешь, кого я имею в виду?
Перед ним предстала ширококостная женщина, любившая поговорить. Она так мало напоминала ту, кого Кавасима ударил ножом десять лет назад, что он едва успел сдержать кривую усмешку, когда увидел ее. На ней были слаксы из тонкого блестящего материала, кричаще-яркий свитер и полушубок из черно-бурой лисы. Кавасиме и прежде, если на то пошло, говорили, что он похож на какого-то певца или актера. Но он считал, что это сходство слишком незначительно, чтобы оказаться роковым, особенно если он сменит прическу и наденет очки. Он предложил женщине выпить. Она попросила стакан пива, и он взял один для нее, другой для себя. Потягивая пиво, Кавасима спросил ее: не опасно ли это — приходить в гостиничный номер к человеку, которого прежде никогда не видела?
