Там на дне, глубоко под водою,
Жемчуг-водоросли в глубине —
Там растет «не говори»-трава.
С милою моей вдвоем
Мы пришли сюда тайком от всех.
Никому не говори, трава!
[53]Господин Хиромаса взял в руки свою бива, а Тидори — флейту, и вдвоем они затянули длинную песнь о деве Тамана,[54] а Кинтоки встал, подхватил маску демона и, помахивая этой маской, словно веером, пошел танцевать, на удивление ловко для такой громадины. Господин Минамото между куплетами склонился к Райко и тихо прошептал ему на ухо:
— А всё же вы не выкроили времени написать письмо даме Кагэро…
Райко вздохнул, скрывая досаду. Вот нет у него занятия кроме как бегать за чужой женой, когда заговор гнойным нарывом зреет в самом сердце столицы.
— Завтра же с утра ей напишу, — сказал он.
— Не стоит беспокоиться, — тихо проговорил господин Хиромаса, продолжая играть. — Я уже написал.
Райко как поднес чашку с вином ко рту — так и застыл.
— Вам осталось только привязать письмо к ветке цветущей сливы, — невозмутимо продолжал господин Хиромаса, — и отослать со своим человеком.
Райко трудным глотком протолкнул вино в желудок.
— Покорнейше благодарю за заботу, — проговорил он, отставляя пустую чашку. — А… что же в этом письме?..
Господин Минамото отложил плектр, пошарил в своем левом рукаве и извлек аккуратно сложенное письмо на зеленой бумаге с серебряными искрами, благоухающее ароматными смолами и померанцами.
Райко развернул и прочел:
«Лук из катальпы туго натянув,
Куда послать — не ведаю —
Стрелу:
Гусей в полях укрыл
Туман весенний».
— Так, ничего особенного, — господин Хиромаса снова взял плектр и ударил по струнам, — но завязать переписку сойдет.
Райко снова сложил письмо и благодарственно поклонился. Он, конечно, умел сочинять стихи, но делать это по каждому подходящему случаю, как было должно, не мог. Вот как недавно во дворце — смотрел на веер с летящими строчками, начертанными женской рукой, а ничего в голову не шло. И прислужница огорчилась, и репутацию, как сказал господин Минамото, испортил…
Он спрятал письмо в рукав, пригубил чашку, наполненную Тидори, приобнял сидящую справа женщину. Он любил танцовщиц — с ними было легко.
Танцы кончились, все разбились на парочки. Миякодори, «столичная птичка», обхаживала господина Хиромасу, Кодори постукивала в барабанчик, словно и не замечая руки Садамицу у себя за пазухой, вокруг раскрасневшегося Кинтоки хлопотали сразу две, одну звали Мидзукоидори, а как вторую — Райко запамятовал, а Хиёдори, не очень красивая, но остроумная и скорая на язык, пела, обнимая Суэтакэ. Райко вспомнил, как в их первый визит она осадила Урабэ, который назвал ее «торговкой грехом». «А разве сабурико и самурай — не одного корня слова?
