Вот к этому просвещенному, тонкому человеку, большому мастеру пейзажа попал в ученики Гайвазовский. Юноше выпало большое счастье. Может быть, поэтому он не сразу ощутил всю угнетающую обстановку в академии.
А можно было прийти в уныние и растеряться такому новичку, каким был наивный, неискушенный юноша из Крыма. В академии обучали не только искусству, но и наукам. Ученики после десяти часов ежедневных занятий в классах падали от усталости на жесткие постели, а на рассвете опять вскакивали на утреннюю молитву, не успев отдохнуть. Кормили учеников прескверно. Казна не очень была щедра на содержание академистов, да и из того, что отпускалось, немалую толику присваивали лихоимцы.
В первый же вечер за ужином Гайвазовский был ошеломлен дикой картиной раздачи гречневой каши-размазни и чуть было не остался без своей порции.
Когда служитель принес огромное оловянное блюдо с горячей, дымящейся кашей, ученики завернутыми в салфетки руками почти вырвали его, и служитель, боясь, чтобы на него не вывернули горячую кашу, скорее бросил, чем поставил блюдо на стол.
В это же мгновение у стола началась невообразимая свалка. Академисты отталкивали друг друга, десятки рук жадно тянулись с тарелками к блюду, чтобы побольше захватить себе каши и, кстати, заполучить румяную, поджаренную корочку, до которой все были охотники.
Гайвазовский растерялся и даже не пытался таким способом получить свою порцию размазни.
Он, конечно, остался бы без ужина, если бы не его сосед Вася Штернберг. Веселый, с открытым, добродушным лицом, Штернберг с необычайным проворством протиснул сквозь толпу товарищей свои руки с двумя тарелками и мигом наполнил их кашей да еще урвал изрядную часть румяной корочки.
— Ох, и ошалелые! — произнес он, ставя одну тарелку перед Гайвазовским. — С ними тут зевать негоже.
Все это было сказано с такой ласковой укоризной, с таким невинным лицом, что за столом все разразились хохотом.
Запасшись кашей, Штернберг показал Гайвазовскому, как нужно очищать ее от черного мышиного «бисера», приговаривал при этом:
— Это так мышенята помогают отцу-эконому: себе и ему светлые зерна, а нам — побольше черных…
И эта острота была покрыта громким смехом академистов. Наконец служитель принес в судке топленое масло. Пока он медленно обносил судок вдоль стола и академисты набирали каждый по ложке масла в свою порцию каши, Штернберг быстро схватил деревянную ложку Гайвазовского и из хлебного мякиша прилепил с задней стороны ложки двойное дно с отверстием в конце, куда добавочно входило масло.
