Вот так и становится человек религиозным лицемером, а его душа попадает в лапы дьявола.
Так и я согрешил против Бога, который, однако, в бесконечной доброте своей принял, наверное, во внимание невинность ребенка и отпустил мне мою гордыню, а Квидо – его злорадство.
Но только Он один знает, отпустил ли. И только Он знает, действительно ли Квидо так же ревностно молился и потом, в терезинском гетто, где для меня кончаются следы его жизни.
Но такова Божья воля, а человеку не подобает углубляться в тайную волю Создателя.
– Ты совершеннейший поп, Даничка, – сказала Ребекка и задумалась. В окно по-прежнему бубнил дождь. Потом она снова заговорила: – Но эти бедные дети – что их ждало? Ты ничего не знаешь, а я прошла через все это. – Она задрожала: – Как ты говорил? «Лучше было тем, кто уже мертвый». Как-то так? Нет, когда я вспоминаю об этих детях – и об этих печах…
А я вспомнил еще один случай…
В большой трехэтажной вилле возле нас жили два брата Лёбла. У третьего брата, Роберта Лёбла, за городом было крупное поместье, где выращивали хмель; этот Роберт ходил в грязных сапогах и ездил в город на бричке, вонявшей навозом. Его называли Мочилёбл.
Второй брат, Арно, держал оптовую торговлю скотом и мясную лавку на главной улице и был известен под именем Мясолёбл; у него был сын Роберт, почти двухметровый детина, который посещал торговую академию. Роберт отличался интересами и склонностями, настолько характерными для южночешского поземельного крестьянства, что уже с раннего детства утратил облик сынка из состоятельной еврейской семьи и ничем не отличался внешне от челяди своего дяди Роберта. У Мочилёбла же была дочь, которую звали Мифинка, – длинная тощая угреватая девица, она училась в частной школе, в местечке. Чтобы не ездить каждый день в школу из поместья, расположенного в двадцати километрах от местечка, она жила у своего дяди Мясолёбла.
Третьего брата звали Моше Сучилёбл.
Никто не скажет, что дела у него шли плохо. Когда-то он торговал ценными бумагами, но давно. С тех пор он ничем не занимался – в этом не было необходимости, ибо он достаточно накопил и в обращении с деньгами не отличался строгой целесообразностью. Высокий элегантный мужчина с бледным еврейским лицом, большие губы цвета запеченного до румянца банана, замусоленного слюной. Он отличался какой-то странной походкой – боком, а когда сидел за столиком в кафе, его пальцы с рыжеватыми волосками мелко подрагивали. Мясолёбл, строгий ортодоксальный еврей, которого никто никогда не видел в лавке по субботам, не одобрял образа жизни своего брата. Тот был атеистом, и временами летом, когда все окна в доме были открыты, мы слышали его резкий, скрипучий смех и ветхозаветно гневный голос Арно Мясолёбла.
