Молитва Уолтера все же помогла мне взять себя в руки; я почувствовала признательность, когда он заверил меня в том, что не покинет дворец, пока Уильям не окажется вне опасности.
Едва ли кто-либо из нас спал в ту ночь – возможно, во дворце вообще никто не сомкнул глаз. Вскоре после того, как рассвело, я оделась и прокралась на половину супруга. Уолтер уже был там вместе с нашим канцлером, Маттео д'Айелло.
Уильям крепко спал, и его лицо на груде шелковых подушек показалось мне незнакомым. Кожа туго обтянула скулы; закрытые глаза запали; щеки горели неестественным румянцем.
Уолтер снова увел меня в часовню, и снова мы вместе преклонили колени.
Затем последовали часы агонии. Я мерила шагами свою комнату до полудня; солнце, осветившее фрески, выгнало меня прочь. Сцены, изображенные на стенах и сводчатом потолке, терзали мое сердце. Олень напоминал о парке в Монреале, где мы с моим супругом провели столько счастливых летних месяцев; павлины уносили меня в Ла-Зиза, небольшой летний дворец, в котором я жила, когда впервые приехала в Палермо, ожидая свадьбы; львы напоминали о брате, Львином Сердце, чей приезд должен был поддержать и успокоить меня.
Не помню, как я провела следующие часы; сознание мое помутилось от страха. Видимо, придворные дамы повсюду сопровождали меня; кажется, меня несколько раз отсылали от двери Уильяма.
Не помню, вечером ли, ночью или уже в начале следующего дня ко мне вошел Уолтер. Лицо его посерело, и я поняла, что случилось самое страшное.
Похороны моего супруга проходили в Монреальском соборе; опираясь на руку канцлера Маттео, я шла по широкому проходу. Мне пришлось собрать последние силы, чтобы пройти через долгое испытание. Горе мое нашло выход в те дни, когда тело моего супруга лежало в нашем соборе в Палермо. Пока его подданные толпами входили попрощаться со своим королем и оплакать его, я рыдала и молилась в одиночестве, но сегодня, медленно поднимаясь в гору за резным катафалком, и позже, стоя в прекрасном храме Божьем, с такой любовью и заботой возведенном моим дорогим Уильямом, который больше уже его не покинет, я была отделена от толпы лишь тонкой черной вуалью.
Вначале меня потрясли громкие рыдания придворных, стоящих позади меня; потом я словно окаменела и преисполнилась решимости удержаться от слез до тех пор, пока не останусь одна. Мне помогал полумрак, царивший в соборе. Лишь случайно проникал сюда солнечный луч; в такие мгновения я заставляла себя не смотреть на те два панно, на которых был запечатлен мой милый супруг…
