Что я и сделала – сегодня днем. Он вневозрастно бородат, вел себя как любящий дедушка и ласково взял мои руки в свои. Я не сдержалась и тихо заплакала. Мы разговаривали два часа – по меньшей мере. Сначала в избытке: «Хорошая еврейская жена должна…» и прочее. Но даже в этом было утешение. Затем, исполнив этот свой долг, он стал удивительно ясномыслящим и довольно-таки хитрым. Жена, заверил он меня авторитетно, имеет огромное преимущество над любовницей мужа – она его з-н-а-е-т. Знает его потребности, его идиосинкразии, его слабости, «и вам следует помнить, что молоденькая возлюбленная – источник множества неудобств».
Должна сказать, я никак не думала, что Пирс, лежа в постели с любовницей, испытывает неудобства, но ребе – звали его, естественно, Исаак – заверил меня, что это именно так (но ему-то откуда знать?). Он объяснил, что адюльтер, хотя и может принести мимолетные радости, в прилюбодее вызывает тоску по более трезвым и привычным удовольствиям, от которых он отказался. «Любовник всегда должен быть в наилучшей своей форме. Это оборачивается мучительным напряжением, тогда как муж может беззаботно уставать, быть в дурном настроении или скучать».
Мысль о том, как Пирс жаждет быть в дурном настроении или скучать со мной, пока он срывает одежду со сдобной булочки, показалась мне до смешного маловероятной. И все же в тоне ребе было что-то, что внушало доверие. А может быть, мне просто хотелось поверить. Он убедительно говорил о том, как брак зиждется на проверенных мелочах будничной жизни – ее обычном распорядке, ее предсказуемости, привычках, общих воспоминаниях. Вот чего будет не хватать Пирсу – он в этом не сомневался. (Общие воспоминания! Господи, подумала я, парочка-другая не слишком уместных может прогнать Пирса навсегда.)
Внезапно Исаак посмотрел на меня пронзительным взглядом: «А вы действительно хорошая жена?» Его брови нависли надо мной грозовыми тучами. «Вам дорог Пирс? Вы окружаете его любящей заботой?» Ах, Джейнис! Передо мной всплыли ужасающие картины супружеского блаженства Конвеев: я волоку Пирса в оперу, когда он сказал, что плохо себя чувствует, заявляю, что он ипохондрический слизняк, а он сваливается с пневмонией. Или сушу его носки в духовке – я обещала, что он сможет надеть их на важную встречу. А они были нейлоновыми и превратились в рассыпающиеся комочки. Или bouillabaisse,[18] которым я как-то его накормила, – он клялся, что рыбьи глаза ему подмигивали. Исааку, подозревала я, были прекрасно известны мои таланты как жены. Брови грозили гневом Юпитера. «Иногда, – произнесла я слабым голосом, – мне нравится готовить для него». Буря не разразилась. Лицо ребе исполнилось доброты: возможно, я наконец-то сказала нечто стоящее. «В таком случае, – ответил он, – могу ли я рекомендовать, чтобы вы показали свои таланты? Создайте атмосферу душевной теплоты, семейного уюта. Не сердитесь всякий раз, когда он согрешит. Ваша сила в том, что вы жена, которую он любит. Так употребите эту силу. Но мягко, – продолжал он с мудрой улыбкой. – Приглашайте в гости друзей. Пусть ваш муж увидит, как вас ценят другие. Он увидит, какое сокровище рискует потерять».
