Держась от огня на безопасном расстоянии, мы побежали вслед за Шатуном куда-то вправо и вскоре оказались в глубоком темном овраге, по дну которого текла речка, шоколадная от торфяной взвеси. Дышать здесь было легче – ветер относил дым и горячий воздух вверх. Увязая в зыбком илистом грунте, мы двинулись против течения и вскоре вступили в тоннель из огня. По обеим сторонам оврага, треща, пылали деревья. В воду сыпались искры и обугленные ветки. Нестерпимый жар опалил наши лица, затрещали волосы на голове, перехватило дыхание.
Бежавший впереди Шатун плашмя бросился в воду, и все мы тотчас последовали его примеру. Купание принесло сладостное, но чересчур краткое облегчение. Постепенно русло реки становилось глубже, мы погрузились по грудь и уже не бежали, а брели, поминутно окунаясь с головой. От воды поднимался обильный пар. Шатун все время оглядывался, следя, чтобы никто из нас не отстал. Огромное дерево, превратившееся в огненный столб, упало поперек потока позади нас, и обжигающий туман скрыл все вокруг.
Сваримся, подумал я. Сваримся, как караси в ухе.
Не хватало кислорода. На щеках и лбу вздувались волдыри. Уши мои, предварительно посолив и поперчив, уже можно было подавать на стол. Я нырял через каждый шаг, но это уже не спасало от мук. Обваренный, полуослепший, я брел, не соображая куда, утратив последнюю надежду на спасение. Смерть в пасти куцелапа или утробе жерновника уже не казалось мне чем-то ужасным. Сознание быстро меркло, угасало, растворяясь в боли и отчаянии, как сахар растворяется в кипятке.
Кто-то толкал меня в спину, кто-то тянул за рукав, кто-то орал в самое ухо. Затем вода и пар куда-то исчезли, меня волокли по твердой земле. Несколько раз мы падали, и всякий раз нестерпимая боль пронизывала тело. Жара спала, только дым, низко стелющийся вокруг, ел глаза и пощипывал в горле. С ходу мы влетели еще в одну речку – холодную, быструю, – выбрались на пологий топкий берег и здесь разлеглись в прохладной грязи, похожие на осмоленные свиные туши.
Позади нас вздымалась белая непроницаемая стена дыма. Впереди уходила в небо темно-серая, изъязвленная дуплами и изрытая трещинами громада занебника. А чуть повыше нас, на сухом голом холме, стояла толпа болотников, и у каждого болталась на шее парочка остро отточенных железных клинков.
– Привет тебе, брат мой Шатун! – сказал один из них, чье лицо, обезображенное старыми синеватыми шрамами, напоминало неумело и наспех склеенный горшок, когда-то вдребезги расколотый неумолимым ударом.
