– Buongiorno,[3] – пропел Тьеполо. Его глухой голос пробудил эхо высоко под куполом.
Он схватил своей большой рукой мостки реставратора и как следует встряхнул. Реставратор, словно горгулья, склонил голову набок.
– Вы чуть не испортили мне работу целого утра, Франческо.
– Вот почему мы пользуемся изоляционным лаком. – И Тьеполо поднял руку с белым бумажным пакетом. – Cornetto?[4]
– Поднимайтесь сюда.
Тьеполо поставил ногу на лесенку и стал подниматься. Реставратор слышал, как гудели алюминиевые леса под огромным весом Тьеполо. Он раскрыл пакет, протянул реставратору миндалевидный cornetto и один взял себе. Половина тотчас исчезла у него во рту. А реставратор сел на край мостков и свесил ноги. Тьеполо встал перед запрестольным образом и внимательно оглядел проделанную работу.
– Если бы я не знал, что это невозможно, то подумал бы, что старик Джованни проник сюда ночью и сам произвел зачистку.
– А что, это идея, Франческо.
– Да, но лишь у немногих хватило бы таланта осуществить такое. – Остаток cornetto исчез у него во рту. Он смахнул крошки сахара с бороды. – Когда думаете закончить?
– Месяца через три, может быть, четыре.
– Для руководства было бы лучше через три месяца, а не через четыре. Но небеса не позволят мне торопить великого Марио Дельвеккио. Есть планы куда-нибудь поехать?
Реставратор пристально посмотрел на Тьеполо поверх cornetto и медленно покачал головой. Год назад он вынужден был назвать Тьеполо свое настоящее имя и сказать, чем он занимается. Итальянец не нарушил доверия и никому об этом не сообщил, но время от времени, когда они были одни, просил реставратора сказать несколько слов на иврите, просто чтобы не забывать, что легендарный Марио Дельвеккио на самом деле израильтянин из долины Джезрил по имени Габриель Аллон.
Внезапно по крыше церкви забарабанил дождь. На мостках, высоко в абсиде часовни, он звучал как барабанная дробь. Тьеполо с мольбою воздел к небу руки.
– Снова буря. Да поможет нам Бог. Говорят, acqua alta[5] может подняться до пяти футов. А я еще не обсох после последнего дождя. Люблю я это место, но даже я не знаю, сколько смогу вытерпеть.
Это был на редкость тяжелый сезон в смысле дождей. Венецию заливало больше пятидесяти раз, а оставалось еще три зимних месяца. В дом, где жил Габриель, вода приходила столько раз, что он перенес все вещи с первого этажа и возле дверей и окон установил водонепроницаемые барьеры.
– Вы, как и Беллини, умрете в Венеции, – сказал Габриель. – И я похороню вас под кипарисом на Сан-Микеле в огромном склепе, соответствующем вашим деяниям.
