Матушке без году шесть десятков, а силенок и воли на пятерых. Годы, прошедшие после гибели сына, заживили потрясенную душу. Я бывал у матерей солдат, погибших в чеченской войне, через месяц после похорон, видел, кожей ощущал живое страдание, сам уходил из таких домов потрясенный. Здесь - трагедия отдалена, душа защитника баррикад 93-го года давно отлетела на вечный покой, оставив в покое и любящих.
Отлетала трудно, в два приема.
Вечером 4 октября он добрался до дому, до подъезда. Подняться на ступеньки сил уже не хватило. Взрывной волной его ударило головой о стену. Думали, пройдет. Дома утром стал биться как в припадке эпилепсии. Вызывали врача. Положили в больницу. Врач вышел после осмотра и сказал, что требуется операция на черепе. Теперь матушка со вздохом вспоминает, что тогда не надо ей было задавать обычного для наших дней вопроса: “Сколько это будет стоить?” Сделали трепанацию черепа. Вставили металлическую пластинку, и парень еще некоторое время жил. Хотя правая сторона тела отказала, как вскоре после его смерти у курящего сейчас на балконе деда. Дочке тогда было семь лет. Она помогала отцу чистить картошку - держала клубень, а он срезал кожуру. А было баррикаднику тридцать четыре года. Паралич не отпускал. Вскоре стал замечать, что жена погуливает. Ужасно страдал, так как был ревнив от природы. Блудящую жену не вернешь и новой не обзаведешься. Какой смысл упираться в кухне с картофелечисткой? Гуляй, пока еще ноги носят!..
И быстро он сошел в могилу.
Что там у него в жизни было светлого?
Голуби.
Он держал их зимой на антресолях, а летом - на балконе. Они летали по комнате - и стремительные горлинки, и тяжеловесные витютени, сизари и клинтухи. Мать любила сына и терпела “птицеферму”.
Потом он служил в армии на Камчатке. Вернулся неожиданно. Звонит матери в магазин: “Это я, мама!” - “Как хорошо тебя слышно, Геночка!” - “Так ведь я, мама, уже в Москве!..”
На заводе “Прожектор” работал электрокарщиком. Потом шофером гонял по Москве грузовики… Много разных дней и ночей прожил, счастливых и так себе. И теперь уже никто не узнает, почему он оказался на баррикадах той осенью.
Он после своего ранения и операции вернулся как бы с того света, от тех, кто не вернулся. Поэтому я спрашивал у его матушки: жалел ли он о том, что с ним произошло? Не раскаивался ли? Она не помнит, чтобы он что-то наподобие проклятий слал мятежным вожакам. Хотя о том, что проиграли - жалел.
Оставшись один, я разглядывал Геннадия на фотографии. Невысокий крепыш с очень твердым, жестким взглядом - всегда чуть искоса. Как стремительно и сокрушительно время! Уже сам его тип лица принадлежал другой эпохе. Так же рассматриваешь фотографии дореволюционные, довоенные…
