- А когда трассу меняли, мы ведь тоже без воды жили две недели? И ничего!
- Это случайность. Авария. Секешь? А если бы специально для того, чтобы выкурить тебя из квартиры?
- Пускай только попробуют - глотку перегрызу.
- Ну дошло, наконец?
Хозяин ушел. Верка не спала. Заполночь все алюминиевые обитатели буфетного ящика были разбужены сильным рывком. Приватизированная ложка первая попалась под руку и мигом оказалась в Веркиной сумке между банок. Началось слепое, лихорадочное передвижение. Судя по частоте и силе толчков, Верка большую часть пути бежала. Вдруг послышался хрусткий рокот - будто несколько человек топтались на железной крыше.
- Вот сволочи! Это они дубинками по щитам. Для устрашения. Сейчас на нас попрут. Беги, баба, спасайся.
- Да куда же я побегу, - закричала Верка. - У меня мужик там. Я ему поесть принесла.
Сумка ударилась обо что-то. Банки разбились. Верка завопила. Стекла вонзились в ложку, чудовищными зубами выгрызли заусенец в алюминии.
Верка визжала, ползла на четвереньках, но сумку из рук не выпускала.
Добравшись до дому, она вывалила из сумки месиво и тем же стеклом, что и ложка, порезалась. И когда на другой день хозяин сам явился с баррикад за теплыми вещами и напильником сточил заусенец на ложке, Верка ревниво сказала:
- Мне дубинками по бокам, стеклом до крови, а вы там небось водку жрете напропалую. Дорвались до свободы.
- Верунчик, там сухой закон. Святое дело не поганим.
- Ну, подежурил и хватит. Совесть чиста. Пускай теперь другие дежурят.
- Не бойся. До стрельбы не дойдет.
И хозяин, взяв с собой ложку, снова ушел на баррикады.
Так ложка вернулась на общепитовские круги своя. На баррикадах ее мыли реже. Обтирали клочком газеты или тряпицей. Клали на доски, на кирпичи, иногда она падала на землю. Кому только она ни послужила в те дни на берегу Москвы-реки.
Черенком ее размешивал сахар в чае перешедший на сторону восставших майор милиции. Телеоператор из Ленинграда откручивал ею пластмассовый винт на своей камере. Ее брала растрескавшимися от поцелуев губами московская девка. Ее обсасывал пресненский пьяница и нищий с отвратительной язвой на языке, о которой знала только ложка…
Ранним утром матрица танковой гусеницы бездарно и тупо попыталась выдавить некую новую форму из этой простой ложки. Получилось странное, никому не нужное изделие, которое я, повертев в своих руках, снова положил к экспонатам музея под открытым небом у “Белого дома”…
С другой стороны к баррикаде подошли мама с дочкой лет пятнадцати.
