Пальцы Настеньки остановились на полпути и после секундного колебания поползли вниз.
– Вы меня ранили в самое сердце! – с благородным пафосом продолжал Мерзляев. – Я знаю, нас не любят, не уважают, но зачем же так унижать?!
Пальцы Настеньки быстро поползли вверх, застегивая пуговки одну за другой.
– Девочка моя! – Мерзляев подсел к Настеньке. – Я ценю ваши дочерние чувства, это благородно, но, если вдуматься, до чего мы докатились! Вы бледны, вся дрожите… А меня вы пожалели? Ведь жертва здесь не вы, а я! У меня тоже, как ни странно, душа имеется. И я хочу, чтобы меня любили ради меня самого, а не за то, что я могу казнить или миловать… Ах, как я одинок, Настенька! Помните, у Лермонтова: «И скучно, и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды…» Это Мишель просто про меня написал… Я вижу вокруг себя льстивые улыбки, низкие поклоны, дамские авансы, но это все не мне, а мундиру. Когда я увидел вас в театре, у меня закружилась голова… Она и сейчас кружится! Такого со мной не бывало! По-моему, это любовь!
Растерянная Настенька покорно потянулась к пуговкам.
– Нет! – закричал Мерзляев. – Не оскверняйте святого! Не здесь! И не сейчас!.. Завтра, после ужина! Я хочу дать вам время, чтобы вы успели меня хоть чуточку полюбить. Обещайте мне! Успеете?
– Попробую, – обреченно сказала Настенька. – А как же все-таки насчет папеньки?!
– Боже, как вы все меркантильны! Выпущу я завтра вашего родителя! Целым и невредимым! Но любить-то меня прошу не за это!.. Помните, как у нашего незабвенного классика сказано: «А ты, невинная, ты рождена для счастья. Беспечно верь ему, летучий миг лови: душа твоя жива для дружбы, для любви, для поцелуев сладострастья!» – Мерзляев побледнел и неожиданно перешел на прозу: – Покиньте меня немедленно! Я могу с собой не совладать!
Он заскрежетал зубами и отвернулся. Настенька поспешно выбежала из кабинета. Оставшись один, Мерзляев еще несколько секунд задумчиво слушал музыку, доносящуюся из-за стены, потом вздохнул, взглянул на часы и, подойдя к двери в соседнюю комнату, приоткрыл ее.
В комнате музицировали двое: жандарм играл на скрипке, за роялем сидел человек в штатской одежде.
– Концерт окончен!
– Слушаюсь! – гаркнул жандарм. Он убрал скрипку в футляр и, обратившись к аккомпаниатору, скомандовал: – Встать! Руки назад! Шагом марш!
Пианист выполнил приказ и, позвякивая кандалами, тихо пошел впереди жандарма…
О бедном гусаре замолвите слово,
Ваш муж не пускает меня на постой.
