– Ну, Федор, что ты думаешь по этому поводу?
Лоб, щеки, подбородок и шею юного сыщика последовательно залил яркий девичий румянец, и он застенчиво проговорил:
– Прямо даже и не знаю, что тут подумать. Если суммировать имеющуюся у нас информацию, получается, что юная мулатка Мария песни Гребенщикова по кабакам поет, а в свободное от работы время криминальных авторитетов по собственному почину убивает. Бред какой-то, ей-богу...
– Тут важно, каким образом убивает и что при этом забирает из дома убитого, – подсказал Люськин родственник. – Вот, например, давайте откроем этот сосуд из тыквы, найденный в квартире убитого, и посмотрим, что в нем хранится.
Следователь Козелок сдвинул к переносице светлые брови, протянул руку и осторожно, будто боясь обжечься, двумя пальцами ухватил тыквочку за расписные бока и, сделав вращательное движение, скрутил с нее плоскую крышку, которой раньше я даже не заметила. Сунул в дырку нос и принялся пристально рассматривать содержимое сосуда.
– Высыпай на стол, не бойся, – видя нерешительность сыщика, подбадривал парня дядя Веня.
Тот, как послушный ученик, перевернул емкость вверх дном и старательно потряс над столешницей. Из коробочки, как лепестки увядших цветов, медленно вылетели и, планируя, упали на стол две какие-то непонятные сухие очистки. Дядя Веня взял в руки один из сухих лепестков и, поднеся почти вплотную к глазам, отломил кусочек и растер его в пальцах.
– Так где, говоришь, тыкву-то нашли? – внимательно рассматривая перетертую шелуху, уточнил он.
– Э-э, кажется, в ванной, – с сомнением в голосе откликнулся нескладный Федор Антонович.
Тоже мне, следователь, называется. Сам не знает, где что нашел.
– А ты загляни в протокол осмотра места преступления, – подсказал Люськин родственник.
Юный сыщик, так похожий на трактирного полового, дрожащей рукой выудил из-под россыпи фотографий стопку бумаг и уставился на первый лист. А потом вскинул полные смертной муки глаза на дядю Веню и тоскливо произнес:
– Нету в протоколе осмотра ничего про этот сосуд.
– Как это нету? – удивился Люськин дядя. – Почему же не занесли?
Федор Антонович покраснел как помидор, сжался под пристальным взглядом своего собеседника, но так и не вымолвил ни слова. Разве он мог в присутствии посторонних девиц и надменного длинноносого доктора признаться, что, проводив участкового майора и посетив ватерклозет, он отправился в ванную комнату с одним-единственным намерением – вымыть руки.
