И вообще обижен бывший фотограф на Ахмеда Мансуровича. Великий Камальбеков так один раз подставил всю их группу, что мама не горюй. Перед Олимпиадой еще дело было. Вылетели они тогда в составе пяти человек на Гаити материал для новой танцевальной программы маэстро собирать. Он, Филимон Веснин, фотокорреспондент от «Советского фото», врач Таня Забелина, два рабочих – Генка и Лешка, ну и сам великий танцор, ясное дело, в первых рядах выступал. Двигались из деревни в деревню, записывая на киноаппарат ритуальные пляски гаитянских аборигенов и делая снимки Ахмада Мансуровича с вождями и шаманами. Он же, Филимон Веснин, и фотографировал все это безобразие.
И вот однажды, представьте себе, просыпается бригада в одной небольшой такой деревушке. А накануне посидели с вождями и шаманами так, что их гаитянские боги, наверное, припухли от спиртовых паров, поднимавшихся с земли. Камальбеков всегда брал с собой в такие экспедиции пластиковые канистры со спиртом. Для наведения мостов и установления контакта. И вот просыпаются члены экспедиции, значит, в тростниковой хижине оттого, что к ним врывается старший шаман. Врывается и начинает молотить по ним ногами и что-то кричать на своем непонятном наречии.
А через некоторое время выясняется, что Ахмед Мансурович ночью потихоньку смылся, прихватив с собой посох верховного вождя – святыню и реликвию того племени. Ну, тут негры принялись вязать ни в чем не повинным членам фольклорной экспедиции руки, тыкать в них факелами и грозиться заживо съесть, если Камальбеков не вернет похищенную святыню. К счастью, Филимону Веснину удалось бежать, а остальные члены экспедиции так и сгинули в той деревушке.
Доктор Орлов беспокойно прошелся по комнате, ухватил со стола чашку с чаем Люськиного Джонни Деппа и, осушив ее одним глотком, возбужденно продолжил:
– В принципе в этой небылице что-то есть. Почему Машка стащила у убитого ею сына Камальбекова дряхлую, никому не нужную шкуру какой-то драной кошки? Я много думал над этим вопросом. Мне кажется, дело было так. – Интригующе замолчав, хирург-травматолог оглядел всех собравшихся, подогревая интерес к своим словам, неторопливо достал из кармана вельветового пиджака пачку сигарет, щелчком выбил одну штуку, вставил ее в мундштук, щелкнул зажигалкой, добытой из другого кармана, картинно закурил, выпустив кольца дыма в потолок, и только тогда продолжил: – Некогда Камальбеков позаимствовал подобным образом у какого-нибудь другого шамана его гордость и красу – эту самую шкуру. Шаман есть не мог, спать не мог, все вынашивал план коварной мести. И, прослышав, что в Москве проходит Олимпиада, отправил в Страну Советов одного из своих сыновей. И строго-настрого наказал: «Езжай, сынок, в далекую Россию и без шкуры ягуара не возвращайся». А сынок, не будь дураком, как увидел московских красоток, так и позабыл, за чем приехал. А через девять месяцев, когда за африканским гостем растаял санный след, родилась смешная девочка Машка. Шли годы, нерадивый сын, забывший о наказе отца, в положенное время стал вождем племени. И тут-то он и вспомнил о святыне – кошачьей шкуре, некогда выкраденной у племени танцором Камальбековым. И полетели в Москву на адрес давней возлюбленной телеграммы – мол, как живешь-можешь? Соскучился, мечтаю проведать и все такое прочее. А телеграммы те до давней зазнобы сына вождя так и не дошли, а попали в руки к их дочери Машке, и она, а не мать ответила далекому отцу. А тот обрадовался и давай заманивать девчонку к себе – мол, жду с нетерпением на родине праотцов, но только как поедешь, нашу родовую драгоценность, шкуру кошачью, не забудь с собой прихватить. Эта шкура сейчас у злых людей, так что ты, дочка, если что, не тушуйся, смело пускай в ход хоть нож, хоть яд... Вот и сбежала девчонка из дома, разыскала папашкиного неприятеля, стащила шкуру, зачем-то прихватив и провода от израильского прибора, а напоследок полоснула парня остро заточенным брелоком, предварительно натерев его африканским ядом, переданным ей папашей с оказией в тыкве.
