Секретарь вставала, уходила, возвращалась, опять уходила и возвращалась снова. И каждый раз, как только дверь приоткрывалась, у неё обрывалось сердце: он сейчас войдёт, и, значит, всё уже кончено.
Час тянулся вечность. Но когда этот час наконец прошёл и часовая стрелка передвинулась, ей стало сразу спокойнее.
И секретарь, которой невольно передавалось её волнение, тоже облегчённо вздохнула:
— Ну, вот видите, оперируют… Значит, всё идёт хорошо. Не смогли бы ничего, уже вернулись бы. Сегодня в операционной все хирурги.
И опять надежда закралась в душу: «А вдруг окажется, что ещё можно спасти?» Вспомнился давний разговор с сестрой. Скоропостижно умер их общий друг, обе сетовали…
— Ужас, ужас! — повторяла она. — Как неожиданно приходит горе.
А сестра сказала:
— Радость тоже приходит неожиданно.
Время двигалось с обычной своей скоростью, то есть протяжённость минуты совпадала сейчас с обычным её ощущением.
Операция шла уже более трёх часов. Для неё это означало, что там, в операционной, идёт сражение за сестру.
— Ну, что же, пора уходить, мой рабочий день окончился, — сказала секретарь, взглянув на часы. — Жаль вас оставлять одну. Что-то они уж очень долго.
И вдруг она почувствовала, как леденеет от страха.
— Скажите, может быть… — начала она. — Потому они и не возвращаются?
— Да успокойтесь же! Такого не бывает! — воскликнула секретарь. — Чтобы во время операции?.. Это ЧП и только по вине хирурга. У нас этого не может быть! Не волнуйтесь. Я узнаю.
Стрелки часов опять остановились.
— Операция продолжается, — сказала секретарь, войдя, — говорят, ещё, надолго. Наберитесь терпения. До завтра.
Теперь она сидела в вестибюле. Мимо прогуливались больные, проходил персонал. Нянечки на тележках повезли в палаты ужин. «Когда это было?..»
…Парк культуры ярко освещён. Они с мужем решили прокатиться на чёртовом колесе. Две какие-то допотопные старушки в одинаковых панамках и абсолютно похожие, как близнецы, наблюдали, как крутятся люди в стальной махине.
— Зоя, — говорит одна, — помнишь, как мы с тобой? Совсем другое колесо. Какая мощь! Всё так переменилось…
— Переменилось-то, переменилось, — точно таким же голосом отвечает другая, — а принципы-то старые…
Первым она увидела художника в халате, в шапочке, с альбомом под мышкой, сияющего, довольного. За ним еле передвигался шеф, будто пуды волочил на ногах. Лицо у него было осунувшееся, влажное и, как ей показалось, скорбное. Заметив её, он сделал над собой усилие и, вбирая голову в тяжёлые полные плечи, улыбнулся, как будто этой улыбкой хотел сказать: вот вы сидите здесь всё это время, ждёте, мучаетесь, но мы-то ведь там тоже трудились в поте лица.
