Пять месяцев, подаренных сестре тогда, казались благом. Она увезла сестру в Тарусу. Это было их первое лето вместе. Как же так случилось, что ни разу, никогда до этого, не пришло ей в голову провести отпуск с сестрой?..
Лето выдалось чудесное: синь, мягкие излучины Оки, жёлтые плёсы. Запах яблок повсюду.
С утра сестра усаживалась в саду редактировать диссертации своих аспирантов.
— Что ты возмущаешься? Я совсем здорова! Это ты больна! Не спишь по ночам.
Ночи проходили в раздумьях. Она слушала, как падают и со звоном ударяются яблоки о землю, как ровно, спокойно дышит сестра. В окнах рябила листва, растворялась во тьме. Появлялся Адмирал Нельсон, так прозвала сестра наглого помоечного кота за длинное чёрное пятно, как повязку по глазу. Он начинал скрести по стёклам, бегать по крыше, исступленными воплями призывая подругу, сиамскую кошку хозяев. Сестра огорчалась, что он так роняет достоинство. В предрассветном небе, наваждением ушедшей старины контуры деревьев превращались в расплывчатые очертания фантастических замков и городов.
Опять вставало солнце, и новый день приносил свои заботы и радости.
Постоянная ложь, которой она окружила сестру, заражала. Днём она и сама, вопреки всему, начинала верить, что диагноз ошибочен и сестра будет жить.
Они гуляли по лесу, бродили вдоль берега, взбирались на кручу и там, с высоты холма, любовались Окой. Пряди у берёз золотели, красным вспыхивали осины, клонили ветви алые гроздья рябин — щедрость красок, жар обречённости. Бабье лето запутывало паутинами. Развевались по воздуху тонкие нити.
Прошло полгода. Прошёл подаренный срок. Навсегда уходило детство, живая память о матери, связь с прошлым. Уходила правда, та единственная правда, которую скажут тебе, потому что искренне любят. Навсегда уходила защищённость этой любовью перед неудачами, одиночеством, перед всем миром.
От врачей всех рангов единый приговор:
— Вторично оперировать? Зачем? Дайте ей спокойно умереть.
«Уподобиться Харону и спокойно перевезти ладью через Стикс? Нет! Только действовать!»
Но вокруг ватная стена участия и безнадёжности. Кому нужно чужое горе?
Сестра точно растаивала.
«Надо пробовать. Рисковать. Чем я рискую? Ведь всё равно обречена».
Она увидела его и не сразу узнала в халате и зелёной шапочке. Он шёл по коридору сутулясь, и грузный, и лёгкий. Поклонился, улыбнулся устало, открыл дверь, пропуская её вперёд:
— Простите, заставил вас ждать. Садитесь. — Он вопросительно взглянул на неё.
